Тревожное небо
Шрифт:
На 3000 метрах лед исчезает, и самолет приобретает свою обычную управляемость. Как лететь дальше? Спуститься вниз, под облака? Тогда нам не хватит горючего… Подняться наверх? Уже пробовали… Остается одно: лететь на этих самых 3000 метрах, на грани обледенения, надеясь, что обещанные 50 миль когда-нибудь кончатся. По времени полета мы прошли не 50, а 150 миль, а фронт облачности остается таким же, каким он был час тому назад. А если теплый фронт располагается не поперек нашего маршрута, а вдоль него, то мы так и дойдем до Гренландии, не видя ни моря, ни неба. А ведь
— Летчики, заверните вправо на 15 градусов.
— Почему так много?
— Если пятнадцать много, то давайте три раза по пять, — смеется Штепенко.
Хорошее настроение — признак добрый. Очевидно, штурманы что-то уловили.
— Добро, — я отказываюсь от мысли резко оборвать Штепенко.
В самолете надолго воцаряется молчание. Штурманы колдуют над папкой прогноза погоды. Радисты бесплодно постукивают время от времени ключом и безнадежно вздыхают. «Радио всего мира» — мистер Кемпбелл совсем сник. Некогда ни скучать, ни дремать только летчикам и инженеру с борттехником. Золотарев и Дмитриев в две пары глаз зорко следят за режимом работы двигателей. Экономить каждую каплю бензина — вокруг этого вертятся все их старания.
Пассажиры опят. Только светлое пятно лампочки над головой наркома говорит о том, что он что-то читает.
В наушниках раздается тихий бас Кожина:
— Товарищи, нарком просит предупредить его, когда будет Гренландия.
М-д-а-а! Я бы тоже не возражал точно знать это.
— Александр Павлович, — спрашиваю я, — какая высота гор Гренландии?
— На тысячу метров выше нашего полета.
— Какая погода в Гранландии? Сколько времени осталось еще лететь? — продолжаю допрос.
— По прогнозу — разорванная облачность. Подойти должны минут через двадцать, связи нет, — лаконично отвечает штурман
Однако! «Должны подойти»… «По прогнозу…» все это — гадание на кофейной гуще.
— Ну и выбрали погодку, — ворчу я, а на душе скребут кошки.
И вдруг в наушники врывается возбужденный голос Низовцева:
— Высокие облака, пять баллов… ветер…
— Пусть себе дует, — перебиваю радиста, — сам вижу…
В мгновенье ока нас заливает яркий солнечный свет, и над нами — ласковая голубизна ясного неба. А впереди чуть левее нашего курса сверкают грозные ледники и пики долгожданной Гренландии.
— Товарищ Кожин, передайте пассажирам, что слева впереди видна Гренландия.
— Уже передал, товарищ майор, — отвечает пушкарь бодрым голосом. Ему ведь еще лучше, чем летчикам, видно все вокруг.
Смотреть есть на что. Берег южной части этого самого большого в мире острова очень схож с берегами Норвегии. Далеко врезаются в глубь острова извилистые большие и малые фиорды. Отвесные черные скалы обрываются в воды океана, и мириадами брызг разбиваются о них грозные валы. Белыми гигантскими лебедями кажутся нам с высоты проплывающие вдоль берегов айсберги. Так же, как о береговые скалы, рушатся об эти величавые и сверкающие на солнце ледяные стены высокие волны океана, поднимая ввысь пенистые буруны. Дальше
Глядя на грозные ледяные горы, величественно двигающиеся среди бурных волн, невольно вспоминаем «непотопляемый» «Титаник», погибший от столкновения с льдиной в апреле 1912 года и по сей день ржавеющий на дне Атлантического океана.
… Из отрывистых разговоров радистов узнаю, что наконец-то они установили связь с Исландией.
Это очень хорошо. Когда знаешь, что тебя ждет впереди, и работать, и жить куда проще и приятнее.
После возбуждения, вызванного появлением величественных видов Гренландии, в корабле снова устанавливается спокойная умиротворяющая тишина. Не та, осторожная и напряженная, какой она была у нас час-полтора тому назад, когда каждый нерв и мускул были натянуты до предела.
Теперь, когда большая часть пути осталась за кормой, меньшая, на два часа, не вызывает никаких опасений. Тем более, что есть устойчивая двухсторонняя связь с аэродромом посадки — с Рейкьявиком. Все хорошо, что хорошо кончается!
Идем на высоте 3500 метров. Внизу под нами стелется слой облаков, изредка через них просвечивается темная поверхность океана.
Слева, из-за ровной гряды облаков, показывается большой багровый диск солнца.
Начинается новый день.
Слышу, как штурманы переговариваются:
— Сергей Михайлович, послушайте маяк…
— По-моему «А» громче, чем «Н», — отвечает Романов.
— А ну, давайте мне, — вмешиваюсь я. — Два уха хорошо, а третье — ухо старого радиамаячника — еще лучше. Переключайте на меня.
— «Н», конечно, громче, чем «А», — заявляю минуту спустя. Если сигнал «Н», — тире-точка, слышен громче, а самолет летит на радиомаяк, то следует идти немного правее. Если наоборот — то левее. Идеально идет самолет в том случае, когда оба сигнала слышны одинаково громко.
— Так держать, — подытоживает Штепенко.
Подлетаем к Рейкьявику. Сигналы становятся все громче и громче, а угол их распространения все меньше. Соответственно становилось нам труднее удерживаться в зоне радиомаяка. А это абсолютно необходимо, так как 4–5-балльная облачность, которую сулили радисты Исландии, пока оставалась под нами сплошной, и мы можем выходить под нее, только точно зная точку, где расположен маяк.
— Летчики, опускайтесь потихоньку, скоро аэродром, — говорит Штепенко и добавляет:
— Идите пока над облаками.
Опустились до 2000 метров. Временами самолет проскакивает через верхушки облаков. Сигналы маяка звенят уже вовсю. Он где-то недалеко, впереди нас.
Связь работает четко и без перебоев.
Очередная сводка погоды из Рейкьявика начинает портить настроение: «Облачность 10 (баллов, высота 500, ветер юго-восточный, 8–12 метров в секунду».
И минут десять спустя: «Горы закрыты облаками, будьте внимательны…»
Единственно правильное решение, это пробивать облака над океаном. А для этого надо точно выйти на маяк, расположенный рядом с аэродромом.