Тревожное небо
Шрифт:
Заведующий громко окликнул проходящую по двору женщину.
— Зидра! Примите от них продукты и зачтите в счет оплаты за питание.
Потом обратился к нам:
— Оставьте себе хлеба, масла или что там у вас еще есть, чтобы хватило до понедельника (была суббота), когда будут готовить уже всем интернатовцам.
«Интернатовцам»? Слово было для нас новое и непонятное, но спросить его значение мы постеснялись. Поняли, что с послезавтрашнего дня «интернатовцев» будут кормить в столовой, стало быть мы сами будем «интернатовцами».
Оставили
— Смотри, — шепнул Вальтер, — какая белая бумага!
До сих пор мы имели тетради только для чистописания, да и те из серой бумаги. Все остальные записи делались в Выймовской школе грифелем на невесть откуда раздобытых аспидных досках. А тут снежно-белая бумага, да еще в голубую клеточку!
Пока мать беседовала с заведующим, мы с любопытством рассматривали помещение. Рубленое из бревен здание школы разделялось коридором на две неравные половины. Большую половину мппмал класс, где мы сейчас находились. В дальнем его конце пол был настелен, на полметра выше и под потолком, над передним краем помоста, виднелась туго натянутая толстая проволока.
— Сцена, — догадался Вальтер.
Перед школой мать уже подтягивала чересседельник.
— Ну, я поеду, — сказала она, подавая на прощание руку Томингасу и, усевшись на телегу, обернулась к нам:
— Вы тут не балуйтесь, учитесь как следует…
Проводив глазами отъезжавшую повозку, заведующий позвал нас с собой:
— Пойдем, расставим парты малышам.
В конце коридора, наставленные друг на друга, стояло десятка два парт. Были они чуть поменьше стоявших в большом классе. Мы ставили их в комнате по левую сторону коридора.
— Тут разместятся младшие классы, от первого до четвертого. А ночью будут спать девочки.
— Пока все, идите погуляйте, — отпустил, наконец, нас заведующий.
В этот же день мы познакомились с одним из наших будущих учителей. Столкнулись с ним на крыльце. Громадного роста человек остановился, пропустил нас с Вальтером. Это был один из тех людей, про которых говорят, что творец, создавая его, очень спешил: обтесал топором все что надо, снял лишнее, но из-за недостатка времени отделывать не стал. Крупные, грубые черты лица, большущие руки и ноги незнакомца удивляли и я остановился, разглядывая его.
— Ну что? Нравлюсь? — улыбнулся человек. Покраснев, я молчал.
— Давай знакомиться. Моя фамилия Войт, буду преподавать вам математику и физику.
Я пробормотал свою фамилию.
— В какой класс?
— В шестой.
— Вот и хорошо, скоро будем заниматься.
На другой день новых знакомых появилось много. Выйдя поутру во двор, мы встретили пожилого мужчину и девушку, заметно прихрамывающую на левую ногу.
— Тере, — нестройно поздоровались мы с Вальтером.
— Здравствуйте, — ответил мужчина. — А по-русски вы разговариваете?
Мы
— Ученики?
Мы снова закивали. Девушка звонко рассмеялась:
— Они немые…
— Зачем ты так, Маша? Нехорошо, — укоряюще сказал мужчина.
— Они, папа, будто язык проглотили…
— Давайте знакомиться: я учитель русского языка, Брюшинин. А это, — тут он положил девушке руку на плечо, — моя дочь, Мария. Будет учиться в шестом классе.
Назвались и мы.
— Островские? — спросила девушка.
— Нет. Из Выймовки.
— Где это такое?
— За Верхне-Шалинском, рядом с Мишкино, — ответил я.
— Вы читать любите? — спросил учитель.
Вальтер, как всегда, молчал, я, тоже помолчав, пробормотал, что люблю.
— А что ты читал? — обращаясь уже ко мне, спросила Маша.
— Шерлока Холмса, «Хочу все знать»… — промямлил я.
— И больше ничего? — удивилась она, — а Пушкина, Лермонтова, Некрасова?
— Нет…
Во дворе стояли телеги, вокруг них копошились люди.
— Приезжают понемногу… скоро будет как в улье, — сказал Брюшинин, кивнув на повозки.
Стараясь ничем не выказывать своего любопытства, мы с Вальтером уголками глаз следили за шнырявшими от повозок к двери школы девочками и мальчиками. У входа, беседуя с заведующим, дымили самосадом их бородатые и усатые родители. Все — незнакомые. Ребята — четверо девочек и два мальчика — весело и непринужденно болтая между собой, набивали матрацы, смеясь и толкая друг друга.
Во дворе появилась давешняя женщина — Зидра и позвала нас на обед.
На столе, сооруженном из гладко выструганных пахнущих еще смолой сосновых досок, дымились большие глиняные чашки. Наполненные до краев пахучим варевом из картошки и кусочков солонины, они возбуждали и так уже разыгравшийся аппетит.
Прижимая буханку к груди, Зидра разрезала хлеб.
— Сколько вас тут? — Не ожидая ответа, пересчитала нас сама.
Украдкой наблюдая друг за другом, мы быстро управились с едой и, с шумом отодвигая скамейки, пошли к выходу.
— Лена, Лида, — окликнула Зидра, — не уходите, помогите мне прибраться.
Две девочки вернулись, к ним присоединились еще две — Юули и Анни.
Появилось еще несколько будущих наших товарищей. Из Листвяжного приехали братья Чехловы, Володя и Андрей, из Имбежа — Волли и Освальд Сорок, Оля Жоголева и Мария Махнугина — из Шало.
Совсем уже в темноте, когда мы при свете лампы-молнии сидели в столовой за ужином, появилось еще двое.
— Как ваши фамилии? — спросила Зидра.
— Петерсон, — ткнув себя пальцем в грудь, ответил рослый, круглолицый, улыбающийся крепыш.
Девочки прыснули. Черноокая Анни даже поперхнулась кашей.
— Ицков, — проговорил другой, худощавый. Домотканые холщовые штаны его были заправлены в портянки, обмотанные крест накрест веревочками кожаных постолов.
— Как же вы пришли? Пешком? — удивленно спросил Волли Сорок.