Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— Это как же вы не знаете?!
Белов постучал по столу ладонью.
— Гражданин Ягунин! Вопросы задаю я! — И — Нюсе:
— Так как же все-таки? Смелее!
Нюся глубоко вздохнула и сказала, обращаясь больше к Ягунину, чем к Белову. Голос ее звучал виновато;
— Вы не обижайтесь, товарищ Ягунин. Вы, наверное, забыли. Я ведь заглядывала к вам за ширму. Часов в двенадцать. И перед закрытием. Не было вас…
Она доверчиво подняла глаза на Михаила:
— Может, вы на минутку выходили?
— Что за чепуха?! — Ягунин, подавшись вперед, изумленно таращился на буфетчицу. — Я никуда не выходил. И вы ко мне не заходили. Что за чертовщина? — Голос его едва не сорвался на крик.
Нюся
— Заглядывала…
Белов, помаргивая, быстро перебегал взглядом с лица на лицо, он был сейчас похож на рыбака, у которого начались поклевки сразу на двух удочках.
— Что же вы, Ягунин? — сказал он с неодобрением. — Не вяжется у вас. Советую крепко подумать, а то ведь никакого резону.
Ягунин вспыхнул.
— Нечего мне думать! — сказал он самолюбиво.
Он наморщил лоб: было похоже, что ему в голову пришла неожиданная мысль и он старается хорошенько додумать ее. Наконец он поднял глаза на Белова.
— Кажись, докумекал. — Голос его зазвучал напряженно. — Стало быть, к провокациям скатились, дипломаты? Чего ж вы тогда комедию ломаете?
«Эх ты, петушок», — подумал Белов и нажал кнопку. В дверях появился Шабанов.
— Уведите арестованного.
Ягунин не встал — подскочил. На щеках его рдели пятна.
— Только имейте в виду, — стараясь усмехаться до крайности презрительно, выпалил он, — что я так просто вам не дамся. Мы еще посмотрим, кто кого… В девятнадцатом году я…
— Идите! идите! — прикрикнул Белов.
Глаза Ягунина блеснули подозрительно влажно. Он рывком повернулся и пошел к двери.
— Больше вас не задерживаю, — сказал Белов Нюсе. — Давайте пропуск. Спасибо вам за помощь.
Нюся встала. Она казалась пришибленной случившимся.
— За что вы его… так?
Белов улыбчиво сощурился.
— Много будете знать — морщины появятся.
Он проводил буфетчицу до двери, подал ей руку.
— До свиданья, — убитым голосом сказала Нюся.
Проводив буфетчицу, Иван Степанович подошел к окну. Ветер не унимался, будто спешил перегнать всю самарскую пыль подальше от Волги. Белов стоял у окна до тех пор, пока не увидел, что замотанная в белый платочек девушка, шустро грызшая семечки на углу, пошла по Николаевской в сторону собора. Белов достал из ящика папку, сел на край стола и уткнулся в бумаги. Почти полчаса он листал их, пропуская одни и внимательнейше вчитываясь в другие. Но вот в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Белов, слезая со стола.
Вошла Женя Сурикова — та самая девица с семечками, только платочек она сняла.
— Проводила я ее, — сказала Женя. — Она ни разу так и не оглянулась… А шла, значит, по Николаевской до Льва Толстого — непонятно, почему: по Предтеченской-то ей ближе. Дальше — на Самарскую и прямиком в «Палас».
Белов потер рукой щеку.
— Значит, никуда не заходила? Жаль.
— И ни с кем не встречалась, не здоровалась, не переглядывалась, — добавила Сурикова. — Это уж точно.
— Хорошо, — сказал Белов. — Иди, Женя, умойся…
2
В сером доме на углу Предтеченской и Николаевской и в помине не было пресловутых мрачных подвалов, о которых всезнающий обыватель рассказывал обычно страшным шепотом. Слухи о жутких сырых узилищах, где чекисты гноят и истязают свои жертвы, были сущим вздором: одиночная камера на первом этаже, куда поместили арестованного Ягунина, была не лучше, не хуже обыкновенной КПЗ в заурядной тюрьме. Дверь с глазком, решетка на широком, замазанном белилами окне. Из мебели — койка, заправленная одеялом солдатского сукна, стол и легкая табуретка. В углу, как положено, параша. Обыденность. И сам арестованный выглядел буднично. Лежал себе на койке, положив
Вот обо всем этом и размышлял Михаил Ягунин, лежа на арестантской койке. И хотя ягунинские мысли о голоде имели чрезвычайно масштабный характер, нет-нет да и выплывало перед ним худенькое лицо Нинки. Как-то с ней будет? Вирн непременно выгонит Нинку, когда до него дойдет, что устроил ее в ЧК Ягунин.
Звякнул в скважине ключ. Михаил чуть повернул голову, но, увидев, что в камеру вошел Белов, отвернулся и прикрыл глаза.
— Здравствуйте, гражданин Ягунин, — с иронией, которая показалась Михаилу издевкой, сказал Иван Степанович и, придвинув табурет к кровати, сел.
Михаил молчал. Толстые губы превратились в ниточку: сам на себя не был похож — так злился.
Белов же продолжал как ни в чем не бывало:
— Газеты читаем? Похвально. Арест арестом, а от жизни отставать не резон.
— Резон не резон! — взъярился Ягунин, передразнивая интонацию Белова. — Заладила сорока Якова… Говори, зачем пришел?
«Да, поневоле заговоришь на «ты», хоть сам господь бог перед тобой будет», — с сочувствием подумал Белов, слыша в голосе Михаила и обиду, и злость.
— По делу пришел, — миролюбиво сказал Белов. — Просматривал нынче ведомость. У тебя партвзнос не уплаченный. А жалованье нам давали пять дней назад.
Ягунин смотрел с подозрением. Что это значит?
— Вы дурака-то из меня не делайте, — сказал он тихо. — Чего от меня надо?
— Чтобы ты заплатил взнос, — спокойно ответствовал Иван Степанович. — Я вот и ведомость принес.
Он достал из кармана сложенные листочки, но, заметив, как недобро — того гляди, ударит! — уставился на него Михаил, спрятал их снова. Шутливый разговор не получался, дело зашло далеко: Ягунин будто взбесился. Конечно, понять его можно, но все же злой этот парнишка, как цепной кобель.