Тревожные ночи Самары
Шрифт:
— Альберт Генрихович, — скучным голосом сказал он. — Надо бы нам проверить подноготную вот этих четверых, — и положил на стол папки с личными делами, взятыми из финотдельского сейфа.
Вирн сжал челюсти — ему не понравилось, что Белов игнорировал его вопрос.
— Кто такие? — Он остановился, положил на папки крупную ладонь.
— Финотдельские. Кое-что о них придется запросить у соседей, — продолжал Белов. — Один из них наводчик наверняка.
Вирн раскрыл верхнюю папку, пробежал взглядом страничку. С любопытством всмотрелся в фотографию бухгалтера Щиголева — давнюю, снимался еще в департаментском
— Вот и я их нынче так и сяк разглядывал, — сказал Белов, — Каинову печать на мордах искал.
Встал и подошел сбоку к Вирну и Ягунин. Председатель губчека покосился на него, но смолчал. Михаил, вытянув шею, пронзительно вглядывался в бачки и усики Щиголева. Белов усмехнулся: чисто Нат Пинкертон!
Отодвинув личное дело «бывшего», Вирн взял в руки папку с надписью «Б. А. Седелкин». Раскрыл. Здесь фотокарточка была совсем новая: широколицый, видать, напористый молодой человек с короткой прической, в белой рубашке с галстуком, подпирающим воротничок, смотрел с вызовом и даже вроде бы с насмешкой. По крайней мере, такое впечатление производили вздернутые уголки маленького рта и чуть сощуренные глаза. Ягунин стал на цыпочки и через плечо Альберта Генриховича заглянул.
— Что-о? — тоненько крикнул он и ухватил папку.
Вирн отшатнулся и с негодующим видом взглянул, но Михаил — ноль внимания и, хуже того, выдернул папку из рук председателя. Он так вцепился взглядом в снимок, что, казалось, зрачками поцарапает его.
— Гаюсов! — Он задохнулся от волнения. — Товарищи, это же Гаюсов!
Оба начальника с ожиданием смотрели на него, а сотрудник Ягунин, не объясняя ничего, тряс папкой перед лицом:
— Гаюсов! Встретились, сволочь, встретились!
Телефонная трель отвлекла Вирна. Он снял трубку, Белов увидел, как напряглись крутые плечи председателя губчека.
— Да-да, не медля еду, — бросил он в трубку и, повернувшись к Белову и Ягунину, сухо пояснил: — Я к командующему округом. Банда Серова напала на Падовку. Расстреляны наши товарищи… Вернусь — позову, а пока разберитесь сами, Иван Степанович.
— Разберемся небось, — сказал Белов и принялся собирать со стола папки.
6
Свет, падавший на пол из-под низкой многопудовой люстры с фигурными висюльками, был одновременно и размытым и дробленым: накал по вечерам слабый, и оттого лица четверых, что сидели за чайным столом, казались пятнистыми и полосатыми от теней. Углы огромной, богато, но бездарно меблированной комнаты тонули в полумраке, и Гаюсову, который с папиросой в руке отошел к горке с дешевеньким фарфором, казалось, что слушают его не только те, что за столом, а кто-то еще.
— Господа! — Гаюсов несколько театральным жестом опустил ладонь на горку. — Мы должны считаться с обстановкой — это действительно так, и спорить я не хочу. Но разве из этого следует, что конъюнктура столь пагубно изменилась?
На слово «пагубно» он нажал, выговорив его почти презрительно, отчего его речь показалась всем еще более искусственной. Пыхнул дымом, закончил:
— Не вижу оснований для паники, господа. Как хотите — не вижу!
Голос Гаюсова был эластичен и богат нюансами. Последние слова он произнес тоном иронического сожаления.
Никто из четверых не отозвался.
— Молчите? — громко спросил Гаюсов, и опять тонкая инструментовка его голоса сказала о многом, а прежде всего — о снисходительной жалости к этим боязливым людям, что замерли за столом.
Наверное, интонация была чересчур красноречива, потому что сосед Нюси не выдержал.
— Вам не хватает чувства меры, Гаюсов! — с раздражением заговорил он и постучал по столу. — К вашему сведению: я скоро не в силах буду уснуть. Я уже почти псих, да и все мы… — Он дернул подбородком, и стало заметно, как нервически прыгает большой кадык. — Это безумие! — Голос его вот-вот готов был сорваться на крик. — Знать, что ЧК вышла на след, и — продолжать!.. Я не могу уже ручаться за своих… уголовничков. Пардон, соратников. Они недовольны, они требуют увеличить им долю, а я? Что я могу им сказать? А от вас я слышу одно: «Давай, давай, давай!» Надоело!
— Не хотите, Шацкий? — Гаюсов подошел к столу, и все увидели, как натянулась кожа на его щеках. — Такой прецедент уже был. И недавно. Вспомните усопшего Шлыка, Шацкий! И знайте, что с отступниками мы церемониться не будем. — Глаза Гаюсова заметались по лицам, проверяя впечатление. Голос красиво зазвенел: — Для нас нет разницы — уголовник Шлык или хорунжий Шацкий. Предателю пощады нет, даже если…
— Молчите, подлец! Я вам не Венька! — взорвавшись, вскочил с места Шацкий. Узкие его глазки налились кровью, ногти громко царапнули стол. — И не пугайте меня, Гаюсов, слышите — не пугайте!
Гаюсов сжал кулаки и, бледнея, сделал шаг к бывшему хорунжему Войска Донского, однако Нюся проворно выскочила из-за стола и заслонила Шацкого. Рука ее коснулась груди Гаюсова.
— Господа! Ну что же вы, господа! — страдальчески воскликнула она. — В таком тоне — это стыдно! Это позволительно разве что жуликам из моего «Паласа», но вы… Вы оба офицеры, не забывайтесь, господа! Ради бога, ради дела нашего… — Она взволнованно обернулась к Шацкому. — Хорунжий! Немедленно извинитесь, немедленно!
Шацкий опустил глаза, нехотя пробормотал:
— За «подлеца» прошу простить. Сорвалось. Но трусом меня, извините, я не…
— Я был излишне резок, — прервал его Гаюсов и четко, по-офицерски кивнул в знак извинения.
Шацкий тоже кивнул и сел. Сел и Гаюсов. Осталась стоять Нюся. Опершись о резную — под ампир — спинку стула, она чуть наклонилась к Шацкому и мягко сказала:
— Мне кажется, Сергей Сергеевич, вы несколько преувеличиваете опасность. Да, вы правы, ЧК вышла на след, да! Но ведь в чем курьез: след этот ложный, его подбросили мы сами!