Трезуб-империал
Шрифт:
Брызги крови образовывали почти правильный полукруг перед стулом и рядом на столе. Странно было видеть оставшееся чистым сидение — его прикрыло собой тело.
— …Иных следов насилия я не заметил. Кожные покровы целые. Синяков и ссадин нет. Вскрытие проведут днем, — добавил судмедэксперт. — До обеда будут результаты.
На столе, текстом вверх, лежала повестка, выписанная во вторник самим капитаном. Судя по ее виду, бумагу сначала скомкали, а потом аккуратно расправили. Поверх повестки стоял стакан с остатками водки. По всему стеклу — отпечатки пальцев
Монеты. Опять монеты…
Избежать гнева подполковника Чипейко не удастся. Прямой вины капитана, конечно, во всем этом нет, но, проведи следственная группа поиск Геннадия более энергично, тот мог бы сейчас сидеть в изоляторе, а не лежать в перевозке…
Сквира в задумчивости открыл альбом. В верхнем ряду — покрытые благородным старинным налетом металлические кружки. Самый первый из них, позеленевший, с неровными краями, маленький и невзрачный — полушка. Старославянский шрифт, расправивший крылья двуглавый орел, надпись: «Петръ Алексеевичъ»…
Эх, Рыбаченко, Рыбаченко!
Следующая монета вызвала грусть узнавания — тонкий серебряный кружок, гладкий, без всякого изображения с одной стороны и с украинским трезубом с другой. Именно так старуха описывала брактеаты киевского князя Владимира Ольгердовича… Монета Ревы.
На нумизматическом альбоме, кроме пальцев Гены, было еще и множество отпечатков Ореста Петровича. Просмотрели весь дом — больше нигде ни одного его отпечатка не обнаружили. Только на этом альбоме и на этих монетах.
— Тут есть кое-что, — услышал капитан за спиной голос Козинца.
Василь Тарасович высунулся из-за двери, ведущей в соседнюю комнатушку. Сквира кивнул и направился за ним.
Они оказались в просторном помещении с ванной. Вода в дом проведена не была, и, чтобы умыться или устроить стирку, ее требовалось наносить из колодца и нагреть в кастрюле.
— Глядите, что я нашел в выварке, — Козинец приподнял крышку.
Кастрюля была доверху заполнена водой, в которой отмокало белье. Ручкой швабры лейтенант сдвинул полотняный ком в сторону и показал пальцем на дно. Внизу что-то лежало. Небольшой, красный, завернутый в несколько слоев целлофана прямоугольник.
— Паспорт, — сказал Василь Тарасович. — Зуб даю — паспорт Ревы.
Сквира молчал.
— Проверю, освободились ли понятые, — Козинец исчез за дверью.
Капитан безмолвно наблюдал, как в воде расправляется белье. Если там действительно паспорт Ревы, то положить его туда мог только убийца.
Криминалист, все это время торчавший в ванной, обернулся.
— Северин, по поводу окон… Все закрыты на шпингалеты. И форточки тоже. Кое-где рамы заколочены…
Запертое помещение. Дверь закрыта на ключ и изнутри подперта стулом. Все окна заперты и даже «кое-где заколочены». Отверстий в крыше, полу и стенах дома нет. Внутри — труп с раной от бритвы на шее. Сама бритва лежит на полу, под свесившейся рукой. На рукоятке — отпечатки хозяина дома, а поверх них — потеки его крови. И
— Точно окна не открывали?
— Ржавчину не наколдуешь. Открывали бы — на ней были бы видны свежие следы.
— На каждом окне? — настаивал Северин Мирославович.
— Да. Даже на том, которое ты высадил, когда влезал.
Сквира оглянулся. В ванной они находились одни.
— Дядя Слава, — он понизил голос, — нет записки. Чистого самоубийства… ну… не получается…
— Решать тебе, барашек, — криминалист развел руками. — Если бы в момент смерти рядом с Рыбаченко был еще кто-то, как бы тот человек смог выйти? Мертвец не запер бы за ним дверь. Спрятаться здесь негде, сам видишь…
— Нет записки…
— Нет, — согласился криминалист. — Но ты же знаешь, барашек, не всегда самоубийцы их оставляют…
Да, Сквира это знал. Как и то, что такое случается крайне редко.
— А входная дверь?
— Стул подпирал ручку. Замок был закрыт на два оборота. На язычке ключа свежих царапин нет — ни круговых, ни продольных. Да и вообще там царапин практически нет. Однозначно дверь запирали изнутри. Такое снаружи без явных следов не подстроить…
В проеме двери возник Козинец.
— …Так что, товарищ капитан, — тут же официальным тоном заговорил криминалист, — протокол раньше полудня я оформить не успею.
Василь Тарасович бросил на него удивленный взгляд, но раздумывать не стал:
— Понятые сейчас заняты. Я бы пока вам кое-что в прихожей показал…
Северин Мирославович кивнул и последовал за ним.
В прихожей, служившей одновременно и кухней, Козинец остановился.
— Видите чистый стакан?
Рыбаченко не отличался тягой к чистоте. Вымытой посуды у него просто не было — сетка над мойкой пустовала. Зато в раковине валялись вилки, ложки, стаканы, чашки, тарелки самых разных калибров — все с остатками пищи.
— Зацените: в этих завалах — один стакан, самый нижний не имеет остатков бухла, на нем нет следов жратвы с окружающих тарелок, и вообще, он весь светится чистотой. А заныкан почти на самое дно.
— Ну и что?
— Зачем совать чистый стопарь в грязную посуду?
Сквира молчал.
— Ну, зачем? — настойчиво переспросил Козинец.
Северин Мирославович устало посмотрел на лейтенанта. Ему бы в школу КГБ! Тогда бы знал, что на любом месте преступления такого типа вопросы можно придумывать тысячами. Схоластика сплошная…
— Это догадки, — сказал капитан. — Зафиксируйте, изымите на экспертизу, но с выводами пока…
— Там же, кстати, две чистые тарелки, — не унимался лейтенант. — Я проверю отпечатки пальцев.
— Проверяйте, — Сквира пожал плечами. — Хотя… Выпил Гена воды, простой воды, и бросил стакан в мойку, даже не подумав, что тот, вообще-то, все еще чистый.
Василь Тарасович покачал головой и принялся разбирать посуду.
У его ног стояли мусорное ведро, пустые бутылки из-под вина и водки и какой-то небольшой ящик.