Три четверти
Шрифт:
Однажды, когда мы тусовались у гаражей, Овца достал мелок, который стащил из школы, и написал на стене очень плохое слово. По крайней мере я никогда не говорила его вслух. Вообще-то один раз я сказала другое очень плохое слово, хотя и совсем короткое, при сестре. Малютка, конечно, немедленно выдала все маме, мама рассказала все папе, папа пришел в ярость и устроил мне разговор. Один из тех разговоров, которые потом трудно забыть, хотя очень хочется.
Папа сказал:
— Ты же девочка. Как тебе не стыдно?
Я промолчала.
— Ты не можешь Сквернословить, как мужик.
Я промолчала.
— Ты же таким образом саму
А потом мне на всю неделю запретили смотреть телевизор.
Но Кит сказал:
— Круто, Овца! Давайте размалюем эту стену.
И все начали писать. Сначала Кит, потом Головастик, потом Сыроежка.
— Килька, давай, — крикнул Овца.
Кит протянул мне мелок.
И я написала. То самое слово, из-за которого был разговор с папой. Сама не знаю, почему я так сделала. Когда я дописала последнюю букву, кто-то резко схватил меня за рукав куртки, и мелок выпал из рук. Я обернулась и увидела, как убегают Кит, Сыроежка, Овца и Головастик. Меня держал за рукав какой-то злобный старикан в спортивной шапке с детским помпоном, и взгляд у него был такой, что хотелось умереть или как минимум провалиться сквозь землю. Но самое ужасное, что чем-то он напоминал Первого дедушку, и от этого мне стало совсем не по себе.
— Шпана! — крикнул он. Голос у него дрожал и был совсем высокий, как у женщины. — Черти! Сейчас отмывать у меня тут будешь все.
В носу странно защипало, и я увидела, как слезы, оставляя мокрые полоски на куртке, падают на снег. Дед отпер гараж, достал оттуда грязную тряпку и заставил оттирать стенку. Пока я стирала мел, он бубнил:
— Чему вас только учат в этой школе? Лучше бы сразу в колонию отправили. Одни хулиганы. Куда только родители смотрят.
Когда ругательства наконец закончились, я бросила тряпку в снег и побежала. Я бежала к метро, а рыдания, которые я пыталась сдержать у гаража, вырывались наружу. Я даже не думала, что еще умею плакать как Малютка — долго, безутешно и как будто с удовольствием. На троллейбусной остановке около гастронома никого не было. Я села на скамейку, хотя бабушка говорит, что туда писают и плюют бездомные, и закрыла лицо руками. Все тело содрогалось от плача, и, что самое глупое, я даже толком не понимала, почему не могу успокоиться. Наверное, поэтому я не заметила, что кто-то сел рядом.
— Килька, ты чего?
Я подняла голову. Это был Фигура.
— Чего случилось?
— Все нормально, — попыталась сказать я, но вышло что-то типа «А-а-а, ы-ы-ы».
— Чего-чего?
Я помотала головой и выговорила:
— Неважно, все нормально.
— А так и не скажешь.
— Отвали. Не твое дело. — Я вытерла нос рукавом куртки.
— Ну как знаешь, — Фигура вскинул рюкзак на плечо и пошел к метро. А я еще минут десять сидела на остановке, чтобы успокоиться.
Вечером мне позвонил Кит, но почему-то разговаривать с ним не хотелось.
— Ну че, ты как? Жива?
— Нормально.
— Пердун старый не убил тебя? Мы хотели вернуться, но боялись, что он пойдет к Рыбе, и тогда мне точно конец.
— Понятно.
— Ты дуешься, что ли?
— Все нормально.
— Да ладно, с кем не бывает. В этот раз тебя поймали, в другой раз — кого-то еще.
Как-то незаметно вторая четверть подошла к концу.
— А у нас будет праздник? — спросили мы Питона.
— А надо?
— Да! — хором закричали мы, а Кит даже присвистнул.
— Ну,
Новогоднюю вечеринку решили устроить в среду, потому что это был последний день учебы. Во вторник утром к нам в класс пришел Рыба. Он встал у доски, потом подозвал к себе Головастика и положил руку ему на плечо.
— Ребята, мы решили позвать всех в гости. Чего в школе сидеть? Лучше дома у нас отпразднуем. Встречаемся завтра в 16:00 в центре зала на «Речном вокзале». Ждем вас всех, берите с собой родителей, сестёр, братьев.
Но когда я проснулась на следующее утро, горло мне сжимал гадкий железный комок, все тело ломило и хотелось спать. За завтраком мама посмотрела на меня подозрительно и положила руку на лоб:
— Я так и знала. Марш в постель.
— Я полежу немного, а потом все-таки встану. У нас сегодня тусовка у директора.
— Еще чего не хватало.
— Ну мам!
— И никаких «мам».
Градусник, который пришлось сунуть под мышку, показал 39, и мама была непреклонна. Я позвонила Воробью и сказала, чтобы меня не ждали.
— Ты только потом все мне расскажи обязательно.
— Ладно, завтра созвон.
Весь день я спала, пила гадкий кислый морс, который сварила мама, дышала паром от вареной картошки, снова спала, парила ноги в горячей воде и мерила температуру. Классный праздник, ничего не скажешь. Но на следующий день мне стало лучше, и я даже дошла до дедушкиной комнаты, чтобы позвонить Воробью. Судя по всему, она еще не проснулась, потому что к телефону шла минут десять, не меньше.
— Ты че там, умерла?
— Блин, Килька, выходной же — дай поспать.
— Расскажи про вчера.
— Да нечего рассказывать.
— Как это нечего? Ты ходила же?
— Ну ходила.
— И чего?
— Да ничего. Слушай, попозже позвоню тебе, тут матери телефон нужен.
Все это было не похоже на Воробья, которая всегда была готова круглосуточно трепаться по телефону и все пересказывала в занудных подробностях. Я подождала два часа, но Воробей так и не перезвонила. Тогда я перезвонила ей сама.
— Теперь можешь?
— Ну могу.
— Ну?
— Да ничего. Встретились у метро, потом шли долго домой к ним.
— Ты видела жену Рыбы?
— Не было там никакой жены. Только Арина Родионовна. Напекла пирогов с какой-то фасолью, салаты там наготовила с майонезом.
— А кто был?
— Да все были, и учителя еще.
— И чего, все вместе тусили?
— Ну, сначала вместе за столом сидели, пили там, ели. Потом играли в какие-то игры.
— В бутылочку?
— Ты че, совсем тю-тю? С учителями, что ли? Да не — в фанты, в гоп-доп, в крокодила.
— И Пукан с Клерасилом тоже?
— Пукан не пришел, а Клерасил был, да.
— А потом?
— Ну потом все закончилось, и мы еще решили потусоваться и поехали к Сыроежке.
— А там чего?
— Слушай, спроси у Сыроежки.
— В смысле?
— Мне пора идти, родители ужинать зовут.
— Воробей!
Но она уже повесила трубку. Все это было более чем подозрительно, но звонить Сыроежке мне не хотелось. Сама не знаю почему, но нетерпение превратилось в волнение, которое неприятно клокотало в животе. Я еще раз позвонила Воробью, но к телефону никто не подошел. Тогда я набрала номер Кита, хотя обычно он сам мне звонил. Трубку взял Моча, и от ужаса мне захотелось ее бросить. Но я сдержалась и позвала к телефону Кита.