Три четверти
Шрифт:
— Але.
— Привет.
— Привет.
— Как дела?
— Нормально.
— Кит, это я, Килька.
— Я понял.
В разговоре повисла длинная пауза.
— А я заболела.
— А мне какое дело?
— Ну просто… Подумала, что ты не в курсе.
— Килька, не звони мне больше, лады? Я теперь с Сыроежкой гуляю, и мне на тебя плевать.
Я услышала короткие гудки. Я так и стояла с трубкой в руках, пока не поняла, что со мной разговаривает дедушка:
— Сколько можно болтать по телефону, нам никто не может дозвониться!
— Отстань
— Хамка!
Я хлопнула дверью и ушла к себе в комнату. Там я легла на кровать и повернулась лицом к стенке. Чтобы никто не видел, что я плачу.
Сначала пришла мама. Она пыталась узнать, в чем дело, но мне не хотелось говорить.
Через некоторое время пришла Малютка. Она ничего не сказала, а просто стояла и гладила меня по голове. От этого почему-то хотелось плакать еще сильнее, поэтому я была рада, когда она ушла.
Потом стемнело, и я сама не заметила, что заснула. На следующий день было 31 декабря. Мама, как всегда в этот день, суетилась и резала салаты. Папа пошел в магазин за вином. Малютка мешалась у всех под ногами. А я все-таки не выдержала и позвонила Воробью.
— Расскажи мне, что случилось.
— Он сказал тебе?
— Да.
— Короче, Кит с Овцой стащили бутылку с водкой, — а Сыроежка предложила всем поехать к ней, потому что никого не было дома. Потом мы приехали, Овца и Кит начали бухать, Сыроежка тоже выпила немного, а я попробовала и чуть не вырвала. Ты пробовала?
— А дальше?
— Кит и Овца напились, и Овце стало плохо. Его стошнило у Сыроежки в коридоре, а потом еще раз на коврик в ванной. Меня саму чуть не стошнило потом. А Сыроежка с Китом начали обниматься, а потом целоваться взасос, и она сказала, что на все готова, если он хочет быть с ней.
— В смысле — на все?
— В смысле на вообще все.
— А потом?
— А потом я пошла домой, но Сыроежка мне потом позвонила и рассказала, что Кит теперь с ней гуляет. Вот. Але? Килька, ты еще тут?
— Тут.
— Ну ты не расстраивайся. Может, он передумает еще и опять будет с тобой гулять. И вообще, Новый год сегодня.
Про Новый год я как-то забыла, потому что настроение было совсем не новогоднее. Мама накрыла стол, пришли Вторые бабушка с дедушкой, папина сестра с мужем и две мамины подруги, у которых мужей нет. Нас с Малюткой поставили у елки и сфотографировали. Уже после Нового года папа проявил пленку и распечатал фотографии. На той фотографии у елки я улыбаюсь и совсем не видно, что внутри у меня все разрывается на куски.
Зимние каникулы
Через несколько дней после Нового года папа решил, что мы поедем кататься на лыжах. Лыжи хранились у Второго дедушки в гараже.
— Одеться надо будет как следует, — зачем-то сказала мама, хотя и так было ясно, что в лосинах меня никто не выпустит. Но что это окажется до такой степени пыткой, я не подумала Мама заставила меня надеть толстые уродливые колготки, которые покрылись мерзкими катышками и к которым все липло (в том числе чужие волосы и другая гадость). На них — шерстяные колючие рейтузы, которые я ненавидела. А еще мохнатые шерстяные носки, которые связала бабушка. Свитер, который кололся и кусал мне шею гадким длинным горлом. Про куртку-пальто,
— На улице мороз. И слышать ничего не хочу.
После этого сестра минут пятнадцать ревела, и, если честно, мне хотелось сделать то же самое. Наконец мы вышли. Папа и мама в меховых ушанках в полметра высотой и Малютка, круглая, как колобок, в валенках и галошах — вообще не понимаю, как она может шевелиться. В таком нелепом виде мы сели на метро, а потом, все вспотевшие, вылезли на остановке, чтобы забрать в гараже лыжи и начать прогулку.
Пока папа пытался открыть гараж, пальцы у него покраснели и онемели. Наконец замок поддался, мы вытащили лыжи и торжественно отправились в парк. Лыжи и палки были скреплены заржавевшими скобками, и что-то постоянно падало и выскальзывало — то одна палка, то другая, то лыжи. Но все-таки нам удалось добраться до старта. Чертыхаясь, папа вставил мою ногу в зимнем ботинке в лыжу. Пальцы у него снова покраснели и распухли.
— Писать хочу, — пропищала Малютка.
А я — есть.
Папа зарычал, как лев, а мама тихо сказала:
— Только умоляю тебя, не раздражайся.
А потом уже громко нам:
— Девочки, смотрите, какой прекрасный день. Давай: те не портить его друг другу.
Наконец все вдели ноги в лыжи. Сначала пошел папа, потом я, потом Малютка, потом мама. Сестра все время на меня наскакивала, что ужасно бесило, поэтому я все время огрызалась на нее, а мама — на меня. Папа метнул на нас несколько уничтожающих взглядов и умчался куда-то вперед, отталкиваясь утопающими в снегу палками.
Через полчаса стало совсем невыносимо. Малютка ныла:
— Есть хочу. Писать хочу. Мне холодно. Когда мы уже приедем?
Если честно, я тоже хотела ныть, есть и писать, но это никого не волновало.
— Потерпи, котик, — ласково ворковала мама Малютке. — Ты только погляди, какая кругом красота. Ой, смотри, белочка!
— Ты только вдохни этот воздух. Чувствуешь? — Наконец мама обратила на меня внимание.
— Что?
— Как что? Ты чувствуешь, какой чистый воздух?
— Я чувствую, как у меня бурчит в животе.
— Тебе ничего, кроме себя, не интересно. Господи, в кого это только, — мама вздохнула и покачала головой.
Через полчаса стало просто ужасно. Малютка была не только круглая, но красная как рак. Теперь они с мамой повторяли Чуковского, и это было совсем мучительно:
— У меня зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Слон.
— Откуда?
И так далее. Зато мама сжалилась надо мной и дала мандарин, а потом наконец мы доехали до выхода. Там нас уже поджидал папа. Он достал красно-коричневую пачку папирос «Астра» и чиркнул спичкой. До меня долетел омерзительный дым.
Раньше в таких случаях мы сразу шли к Первым бабушке с дедушкой. Бабушка ждала нас с чем-то вкусненьким на накрытом парадной скатертью столе.
— Куда пойдем? — Папа запер гараж.
Я даже не заметила, как мы дошли до гаража, сняли лыжи, связали с палками и убрали внутрь.
— Есть идея, — сказала мама.
И мы пошли в «Макдоналдс». Он не так давно открылся, и сначала там были страшные очереди. Мамина подруга простояла там три часа и чуть не умерла от холода. А одна женщина — дедушка это слышал в другой очереди, за хлебом, — действительно замерзла и прямо там умерла. Но сегодня очереди уже не было. Мы сели за стол, а папа пошел заказывать все, что мы хотели съесть. Обратно он вернулся очень злой и весь мокрый — все-таки оделись мы слишком тепло.