Три дня в Дагезане
Шрифт:
Вдоль стола и поодаль сидели люди, знакомые Мазину. У камина, протянув ноги к огню, расположился Кушнарев. Валерий откупоривал бутылку с грузинским вином. В руках у него вместо штопора был большой охотничий нож. В стороне сидели учительница и бородатый парень-турист с журналом "Юность". От стола их отделяла безголовая медвежья шкура. Положив на колени сжатые в кулаки руки, присел на стул Филипенко, человек лет тридцати пяти. Мускулы плотно подпирали его поношенную гимнастерку, схваченную новеньким офицерским ремнем. Свечи оттеняли лицо с густыми
– Михаил Михайлович решил, что света недостаточно, и отправился в мастерскую за лампой, которая сломалась полгода назад. Теперь он там возится без толку, а мы ждем.
– Хозяин всегда прав, - возразил Сосновский примирительно.
– Валерий, ты не поторопишь отца?
Тот посмотрел на Марину как-то непонятно и не ответил.
– Я прошу тебя, Валерий.
– Не стоит.
Мазин не понял, что не стоит - просить или идти наверх.
– Позвольте я, с вашего разрешения, побеспокою Михаила Михайловича, предложил пасечник.
– Сделайте одолжение.
– Я пойду к себе, - заявил Валерий и вышел в другую дверь.
Мазин подсел к учительнице.
– Как ваш поиск?
– Самолет лежит в трудном месте, но Олег собирается взобраться по скале.
– Нужно ли рисковать?
– спросил Мазин, узнав наконец, как зовут парня в очках. Имя это ему ничего не говорило.
– Нужно, - ответил Олег лаконично.
Демьяныч задерживался. Марина, крутя в тонких пальцах сигарету, поглядывала то на лестницу, откуда должен был появиться Калугин, то на дверь, в которую вышел Валерий. Потом она подошла к этой двери и скрылась за ней. И тут же вернулся пасечник. Он не улыбался, как обычно.
– Михаил Михалычу нехорошо. Где Марина Викторовна?
– Нужно ее позвать, - предложил Сосновский.
– Минуточку. Вы доктор, Игорь Николаевич? Может, посмотрите его...
Мазин бросил недобрый взгляд на Бориса, и они втроем вышли из гостиной. Лестница тянулась вдоль каменной стены. На площадке у двери пасечник остановился.
– Что случилось, Демьяныч?
– Михаил Михалыч скончался.
Это прозвучало негромко и неправдоподобно.
– Умер?!
– Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.
Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты
Сосновский наклонился.
– Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.
– Как же вы понимаете?
– спросил пасечник.
– Самоубийство?
– Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки.
Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.
– Марина Викторовна!
– попросил Сосновский.
– Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь. Милиция доберется не скоро, и убийца может воспользоваться временем...
– Убийца? Временем? Кто это сделал?
– Мы не знаем. Но преступник недалеко. Может быть, здесь, в доме. Когда прозвучал выстрел?
– Я не слышала выстрела.
– А ты, Демьяныч?
– Не слыхал.
– Что за чушь, - нахмурился Борис Михайлович.
– Марина Викторовна, соберитесь с силами. Присядьте. Вспомните, пожалуйста, когда Михаил Михайлович пошел в мастерскую?
– Сразу, как только потух свет.
– Кто мог подняться сюда за это время?
– Не знаю. Никто. Каждый. Муж не любит свечи. Считает, что они чадят.
– Она еще говорила о погибшем так, будто он был жив.
– Поэтому он сказал: "Свечи не зажигай, я налажу лампу". Мы ждали минут пятнадцать. Потом мне стало неудобно держать людей в темноте, и я зажгла свечи. За это время каждый мог подняться. Но я не верю. Зачем? Зачем?
– Это важный вопрос. Хранил ли Михаил Михайлович в мастерской какие-нибудь ценности?
– Ничего, кроме этюдов.
– Ружье всегда было здесь?
– Оно висело над тахтой.
– Будем считать, что ружье сняли со стены. Что ж нам известно? обратился Сосновский к Мазину и Демьянычу.
Оба промолчали.
– Но никто не стрелял!
– повторила Марина.
– Это требует разъяснений. Боюсь, что искать преступника придется среди гостей. Только человек, хорошо известный Михаилу Михайловичу, мог свободно войти в мастерскую, взять ружье и навести в упор, не вызвав подозрений. Теперь убийца рассчитывает, что Калугин не назовет его имени. Марина Викторовна! Помогите нам лишить его этой уверенности.
– Как?
– спросила Марина, ничего не поняв.
– Вам нужно спуститься и сказать, что Михаил Михайлович жив, но еще не пришел в себя.
– Это невозможно. Скажите сами. Я не смогу.
– Сказать должны вы. А мы посмотрим, как откликнутся гости.
– Хорошо, я попытаюсь.
Мазин и Борис подняли художника с кресла и перенесли на тахту. Жена наблюдала за ними, прижав пальцы к вискам.
– Пойдемте, Марина Викторовна.
Сосновский взял ее под руку. Демьяныч поднял свечу.