Три дня в Дагезане
Шрифт:
– Связи нет.
– Ну сбегаю. Местечко знаю. Там пихта над скалой сломанная. Если петлю закинуть капроновую, можно на тот бок перескочить. Только по светлу.
– Хорошо, Матвей. Отдыхай пока.
Филипенко повернулся было, но остановился и еще раз оглядел мертвого Калугина.
– Ножик интересный. Валерий таким бутылку открывал. Но не один же он такой на свете.
– Не один, - согласился Мазин.
– Нож вынуть придется, Борис.
Сосновский достал носовой платок и извлек нож из раны.
–
– Самое простое - спросим у самого Валерия. Как тебе показался Филипенко?
– Хаотичный человек. На каком он счету в заповед нике?
– Выгнать хотят за браконьерство. Ну, идем к Валерию?
– Сначала к хозяйке.
Марина Калугина не спала. Она сидела на кровати в спальне и вязала, механически перебирая спицами.
– Заснуть невозможно. Пытаюсь забыться, занять хоть руки. Чувствую себя ужасно.
– Она мельком взглянула в зеркало.
– Борис Михайлович, скажите скорее, пригодилось то, что вы сделали?
– Отчасти. Вашего мужа пытались убить еще раз. Вот этим ножом.
Марина бросила спицы на туалетный столик.
– Вы видели... кто?
– Нет, не видели. Но остался нож. Он не знаком вам?
Она смотрела на нож долго, будто не понимая, чего же от нее хотят, но, когда сообразила, ответила быстро, торопливо:
– Никогда не видела.
– И повторила: - Никогда.
– Вечером за столом Валерий открывал бутылки...
– Бутылки? Ножом?
Мазин, отвернувшись, рассматривал безделушки на тумбочке. Их было много - матрешки, индийские будды, спутник с усиками-антеннами, язвительный Мефистофель, - двоились, троились, отражаясь в трельяже. Хотелось сдвинуть створки зеркала, убрать лишние предметы.
– Вы его подозреваете, я понимаю, - слышал он голос Марины и не мог составить определенного мнения об этой не столько убитой горем, сколько испуганной, ошеломленной сероглазой женщине с короткими, чуть подкрашенными, бронзовеющими в свете лампы волосами.
– Это не его нож. У Валерия никогда не было такого ножа, ведь в доме, в семье, все на виду. Я не обманываю вас. Я думала всю ночь, но никого... ни на кого не могу подумать.
– Мы, к сожалению, тоже.
– Особенно на Валерия... Михаил Михайлович о нем очень заботился... любил. Не имеет никакого значения, что он не родной.
Мазин оставил безделушки.
– Валерий не родной Михаилу Михайловичу?
– Нет, он сын его первой жены.
– Он знает это?
– Конечно.
– Никогда бы не подумал!
– признался Сосновский.
– Михаил Михайлович меньше всего напоминал отчима.
– Но случались и ссоры?
– спросил Мазин.
– По пустякам. Трудно даже вспомнить. Отец говорит: сегодня чудесный день. А Валерий: нельзя так примитивно воспринимать природу. И раздражаются, злятся.
– Несхожесть мироощущения?
– Что вы хотите сказать?
– насторожилась Марина.
– Я спросил. Иногда бывает, что за пустяками скрываются другие раздражители, не заметные окружающим.
– Я ничего не замечала.
– Понимаю. Борис Михайлович, Марине Викторовне трудно сейчас отвечать на вопросы... Постарайтесь заснуть. А мы посидим внизу, если не возражаете, подумаем.
Короткая летняя ночь шла на убыль. Мазин присел на скамеечку перед камином и принялся разбивать кочергой несгоревшие поленья. Дрова дымились, выбрасывая из-под пепла темно-красные искры. Потянуло теплом.
– Валерий скорее всего ни при чем, хотя и ложится в схему. Если всплывет, что его отношения с мачехой сомнительны, получится типичная буржуазная судебная хроника. У них там проще. А тут копайся, пока не обнаружишь, что убийца - старик Демьяныч, который застрелил Калугина потому, что тот неодобрительно отозвался о качестве его меда.
– Такой вариант нам не грозит.
– Не гаси во мне чувство юмора, Борис. После трудового года не так-то просто отыскать оптимальное решение в этой дикой ситуации.
Игорь Николаевич снова занялся поленьями.
– Не спится, молодые люди?
Мазин обернулся. Его давно не называли молодым человеком. Из своей комнаты вышел Кушнарев.
– Не спится, - согласился Сосновский сухо, показывая, что к болтовне он не расположен.
– Разрешите пободрствовать вместе?
– не уловил интонации архитектор.
– Вы, доктор, давно навещали Михал Михалыча?
– Калугину доктор не требуется, - ответил Мазин.
Кушнарев нахмурил кустистые, сходящиеся на переносице брови.
– Как прикажете понимать?
– Убит Михаил Михайлович.
– Вот как...
– произнес архитектор почти без изумления.
– Убит, и преступник неизвестен, - подтвердил Борис Михайлович.
– Вас это больше всего волнует?
Игорь Николаевич удивился.
– Разве вопрос, кто убил Калугина, незначительный?
– Важнее знать - почему? А вы спешите на расправу.
– Возмездие не расправа.
– Возмездие? Немного изменили слово "месть", и вам уже слышится благородный оттенок?
– Как всегда, оригинальны, Алексей Фомич?
– спросил Сосновский.
– Нисколько. Я имею право так мыслить. Мне причиняли зло.
– И вы простили?
– Не в этом суть. Мне нанесли зло непоправимое. Понесут ли кару виновные или нет, моя судьба не поправится. Что же даст мне мстительное злорадство? Только черствит душу. Я не верю в графа Монте-Кристо. Любая месть, даже во имя справедливости, порождает новое зло. Где же конец?
– Месть и правосудие - вещи разные. Убийца нарушил закон.