Три дня в Дагезане
Шрифт:
– УК РСФСР?
– перебил Кушнарев с иронией.
– Именно, - ответил Мазин серьезно.
– Что толкнуло его на преступление - неизвестно. И его следует задержать, чтобы узнать истину.
– Истину? Вы самоуверенны. Ну что ж... Только без меня.
– Мы полагали, что Калугин был вашим другом.
Кушнарев ответил без желчи и сарказма:
– Он опекал меня, как приблудившегося старого, беззубого пса.
Мазин отложил кочергу.
– Вы страдаете комплексом самоуничижения.
– Наверно. Хотя это и нехорошо. Здесь
– Что это значит?
Старик подумал, стоит ли пояснять.
– Долг не имеет отношения к смерти Михаила. Просто, когда он был неизвестен и мог навсегда остаться неизвестным, в то давно прошедшее время, мне понравились его рисунки, и я сказал об этом.
– Авторитетным лицам?
Кушнарев усмехнулся.
– Нет, самому Мише.
– Не много, - заметил Борис.
– Ошибаетесь...
– Не будем спорить. Вы поддержали его морально, и Калугин на долгие годы сохранил чувство благодарности?
– Именно. Хотя, возможно, не только благодарности.
– Выходит, человек любил вас, поддерживал, - настаивал Сосновский, и вот он зверски убит. Сначала выстрелом в сердце, потом еще раз, ножом, потому что убийца счел свое дело не доведенным до конца. Неужели ж этого недостаточно, чтобы вызвать справедливый гнев?
Архитектор нервно заморгал.
– Как понять ваши слова? Вы обманули нас вечером? Когда сказали, что Миша жив?
– Я хотел посмотреть, как поведет себя преступник.
Старик выпрямился.
– Мне отвратительны такие люди, как вы!
Сосновский не нашелся, что ответить.
– За что такая немилость?
– спросил Мазин серьезно.
– Нельзя ставить опыты на людях, живых или мертвых. Вы, как я понял, подозреваете кого-то из нас? Лично я всегда на месте.
И Кушнарев, круто повернувшись, выбежал из комнаты.
– Ненормальный старик, - буркнул Борис смущенно.
– Ты напрасно прервал Кушнарева, когда он сказал, что Калугин испытывал не только чувство благодарности. Ну ладно. Пошли к Валерию.
– Странно, что он сам не появляется. Слишком крепкий сон для такой ночи. Впрочем, кто-то идет. Люпус ин фабулис - легок на помине.
Сосновский ошибся. Протирая глаза, в гостиную вошел Олег. Он увидел людей за столом и надел очки. Заспанное лицо обрело свойственную ему деловитость.
– Доброе утро. Дежурили у больного? У врача отпуска не бывает? А я собираюсь на Красную речку, посмотреть самолет. Но дождь...
– Сходите в другой раз.
– Мне нужно.
– Нужно?
– переспросил Мазин.
– Да. Я журналист - работаю в аэрофлотской многотиражке.
– О... Почти летчик, - заметил Сосновский.
Олег не среагировал на насмешку. Он был гораздо разговорчивее, чем вчера, и чувствовалась в его словах какая-то цель, задача.
– Иногда в форме принимают за летчика. Однажды сидел я в Батуми, в ресторане...
"Породистый парень, - думал Мазин, слушая
– Ему должны идти форма: синий китель, фуражка... Но где я слышал его голос? Неужели? Сам подсказывает? Батуми, ресторан. Парень в ладном кителе и седой пожилой грузин". А он, Мазин, пьет цинандали и с удовольствием закусывает вкусной, острой зеленью. Зелень лежит на тарелке длинными пучками, и он берет ароматные стебли пальцами и откусывает маленькими кусочками, заедая кислое, холодное, веселящее вино. А рядом говорят громко, потому что выпили, слова доносятся резко, мешают спокойно сидеть и пить спокойно мешают. Громкие, отрывистые слова раздражают, не задерживаясь в мозгу. Не думал он тогда, что слова эти придется вспоминать.
"В прошлом году? Коньяк пили?"
"Армянский. Пьешь - и все становится ясно".
Но говорил он сумбурно. Говорил о самолете. Сбитом самолете!..
– Вы надеетесь, что это тот самый самолет?
– Какой самолет?..
– удивился Олег не очень убедительно.
Мазин не собирался выдавать себя за Вольфа Мессинга.
– О котором шла речь в ресторане. Я сидел за соседним столиком.
– Ну и совпадение! Вы все слышали?
– Бывает и похлестче, - ушел от вопроса Мазин, потому что запомнил из разговора немногое.
– Кажется, вы затеяли поиск вроде Сани Григорьева из "Двух капитанов"?
Он повторял тогда: "Понимаете, я уверен, уверен!" А грузин поддерживал: "Правильно, дорогой, правильно". Больше Мазин ничего не помнил. Да и стоило ли вспоминать? Зачем ему этот самолет в горах?
– Пойду умоюсь, - сказал Олег, не распространяясь о Сане Григорьеве. Он повернулся и заметил нож, лежавший на краю стола. Рукоятка выглядывала из-под платка.
– Откуда здесь мой нож?
– Ваш?
– А то чей же? Мне подарил его парень из венгерской делегации.
– Этим ножом пытались убить Калугина.
– Почему ножом? Говорили же про ружье. Про несчастный случай.
– Из ружья Калугин был застрелен. А ножом его пытались убить вторично. Тот, кто думал, что Михаил Михайлович не умер. Вам придется объяснить, как попал нож в руки убийцы.
– Что за компот! Калугина убили? И меня запутываете? Я вам ничего не обязан объяснять. Вы здесь такой же посторонний, как и я.
– Не горячитесь, Олег!
– прервал Мазин.
– Я полагаю, в ваших собственных интересах объяснить, кто мог воспользоваться ножом?
Олег кусал губы.
– Вы не разыгрываете меня? Неужели убит? Нож я никому не давал.
– Ножом открывал бутылки Валерий, - напомнил Мазин.
– Это ерунда. Открыл и отдал.
– Хорошо помните?
– Разумеется. Я положил нож в карман.
– А дальше?
– Не помню. Увидел его у вас на столе.
– Постарайтесь вспомнить до приезда милиции.
– Компот, - повторил Олег.
Мазин встал со скамеечки и задул свечу. Комнату наполнил неохотный свет дождливого утра.