Три года счастья
Шрифт:
Клаус Майклсон понимает, как ужасно поступил с братом, но ведь и Элайджа отплатил ее, когда не принял его сторону в войне за лекарство, а значит, Никлаус поступил так, как и всегда — решил счастья остальных, обрек их на мучения, такие же, какие испытывал и он сам.
У Клауса Майклсона достаточно проблем и сучка не станет одной из них.
Проблемой становится то, что Элайджа обманывается отдав лекарство Сайласу. Ему невыносимо слышать заплаканный голос сестры, которая осознает, что из-за ее брата она утратила единственный смысл жизни.
Кажется уже слишком поздно.
Набраться смелости и сказать сестре, что уже поздно. Поздно начинать заново, становиться свободными,
И кого винить?
Себя? Судьбу? Карму? Пепел?
Элайджа винит себя и бредет к Мистик Гриль. Свет фонарей, прохладный воздух.
Элайджа Майклсон позволил себя одурачить.
Брести туда, куда глядят глаза, провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться.
Улицы города пусты. Асфальт освещают только фонари, свет луны и звезд.
Уйти куда-нибудь, только бы его никто не видел и не знал.
Усталость, внутренняя опустошенность. Слабость, пустота и желание исчезнуть. Просто исчезнуть, раствориться идя на свет.
Не замечать ничего.
Серая полоска дороги и тусклый свет.
Оборвать все нити.
Оборвать все.
Упасть с обрыва.
Похоже Элайджа Майклсон разучился дышать. Сердце разбито на тысячи осколков.
Просто идти на свет и раствориться нем.
Элайджа Майклсон потерял себя и вправду, легче умереть, чем признать все.
Если сдастся все равно ничего хорошего не будет только будет чувствовать что проиграл и позволил чувству вины мучить себя.
Будет мучить себя.
Будет винить только себя.
Открывает входную дверь в бар, где нет посетителей. Он единственный посетитель этого бара, естественно, ведь сегодня выпускной. Сегодня у выпускников самый лучший день в жизни школьников и его сестра ведь сдержала обещание, доказала, что это не прихоть и пошла на выпускной. Выпускной о котором всегда мечтала. Выпускной стал хуже смерти для Ребекки Майкосон. Хуже смерти для Элайджи Майклсона не сдержать свое слова.
Поверьте, он пустой. Вернулся к одиночеству и пустоту.Не желает никого видеть.
Разлагается, распадается изнутри и что может быть ужаснее?
Элайджа Майклсон в бокале виски со льдом видит только дно.
Свое дно.
И как счастливый конец реален ли?
Думает, прежде чем включить записанное сообщение от нее. Ей не все равно и она все еще любит, а он желает поговорить с ней по душам, но вместо этого бокал виски и ее хриплый голос. Хриплый, тихий голос и ей нужно было признаться, сказать, что она все еще чувствует: — Элайджа, прекрати все это и ответь, пока я не вернулась и не сделала еще хуже, чем может быть… Да, я лгунья, вампирская шлюха и все сделаю ради достижения своей цели. Я залью этот мир кровью, если будет нужно и останусь жива. Я всегда выживаю. Я пойду на все, что угодно ради себя. Ты знаешь это. Знаешь, кто я на самом деле и это не мешало тебе полюбить меня. Я солгала тебе о смерти Джереми Гилберта, потому что знала, что узнай ты, правду все рухнет. Я не хотела убивать мальчишку, но он оказался на моем пути. Не во время. Да, я убила его. Я подвела тебя. Перед кем я виновата? Перед тобой. Слишком много времени ушло на иллюзии? Или это чувство самое реально за все наше жалкое существование. Ненавижу. Я ненавижу себя. Я не хотела рушить наше счастье. Я хотела быть рядом с тобой, и была искренна в своих чувствах, как и ты. Я хочу сражаться за нас, не могу забыть
*** Новая Шотландия. 2013 год. ***
Сейчас они где-то далеко. Там, где другая Галактика.
— Знаешь, я где-то читала, что в параллельной вселенной есть такие же мы, но судьба другая. Как думаешь, там мы вместе? Что думаешь, Шон?
Одри лежит в постели, а рядом Шон — все тот же, о котором она думает уже больше двух лет, тот же Шон со своими странными привычками и вечной верой в лучшее и ее спасение. Как он мог вообще полюбить ее? Ведьма думает, что так и должно быть. Почему бы и нет?
Любовь — это лучшее в этом мире. Ее мир вообще изменился за несколько дней. Кажется она только начала жить, проснулась, увидела мир иначе.
Она больше не слабая и кажется, что даже не знала насколько сильная. Шон молчит о внушении и пусть лучше она будет в забытье. После семейного ужина его мать и вправду заметила, что Одри изменилась. Сильно изменилась. Как будто перед ней другой человек. Но такая Одри ей нравится. Такой женщине она доверит своего сына. Такая Одри из-за внушения. Такая Одри улыбается и желает готовиться к свадьбе, быть примерной женой и матерью. Такая Одри не думает о наркотиках и алкоголе. Такая Одри в тумане забвения.
У Одри двоится в глазах. Солнце давит стокилограммовым грузом, прищуривается и поворачивает голову на бок.
— Не знаю, — отвечает Шон, и ей хочется закатить глаза до самого затылка, ведь если они вместе в этой Вселенной, то почему не могут быть вместе в другой?
Одри разжевывает собственные сомнения. А они гудят гнилыми трубами.
Одри не дурочка — знает же, что полтора года привели к любви.
Совсем недавно они выбирали свадебный торт — ему он пришелся по душе. Они встретились у торгового центра и съели шоколадное мороженное в кафе за углом, опоздали на киносеанс. Шон тогда сказал, что двадцать пять — слишком сложный возраст, и она согласилась, несмотря на то, что всякий возраст сложнее предыдущего. Сложно начинать все сначала. Они начнут. Вместе. Создадут семью.
Просто все в прошлом, — утешает себя Одри каждый раз, когда видит свое отражение в зеркале.
«Прошло» — понятие растяжимое, и Одри размышляет, о своем прошлом. Прошлом в котором осталось что-то темное. Прошлое в котором осталась черная дыра.
В ее глазах — черная дыра.
— Нужно бы знать, — шутливо корчит нос она, а мысли совсем не шуточные, потому что ситуаций таких было слишком много, да и разговоров тоже, а исход всегда один. Потому что он смотрит на нее иначе, словно она изменилась.