Три года счастья
Шрифт:
— Слабость… Любовь и вправду величайшая слабость… Я не могу отпустить тебя…
— Я знаю, но ты должен сделать это, если любишь меня.
— Я люблю тебя.
— А я знаю, как тяжело было признать и произнести эти слова. Теперь расскажи ты…Скажи, пока я не ушла.
Ее пальцы почти ледяные, когда она касается подушечками основания его шеи, а затем утыкается носом куда-то в ключицы.
Холодная. Даже чашка горячего чая не согрела. Не согреть ее ледяное сердце.
Он бы сморщился, нахмурился, сделал бы
— Я не впускаю людей в свою жизнь. Тебя впустил. За столько веков своего существования я не верил в большее, любовь. Прожив такую долгую жизнь рядом с семьей я переживал за каждого. Думал, что семья – сила и защита. Столько веком мы сражались бок о бок, пережили столько вместе, у нас не было дома, потому что мы вечно бежали от гнева нашего отца. Я бы никогда не предал Никлауса. Не предав, даже узнав, что это он разрушил нашу семью, стал виновником смерти Хенрика и нашей матери. Его человечность утеряна, но я не успоклюсь, пока не добьюсь искупление для него. Мы ведем пустую жизнь, которую заслуживают такие монстры как мы. Наша вечность – наказание, если ее не с кем разделить.
— Только тогда ты будешь свободен и у тебя будет вечность, чтобы провести ее так, как посчитаешь нужным. Ты никогда не предашь брата, и я знаю это. Я того не стою. Не стояла пять веков назад, а сейчас изношенный товар.
— Только в моем сердце есть заноза. Сейчас мне противны все эти ссоры и после произошедшего в Мистик Фоллс. Сейчас я запулался. Запутался и тогда, когда думал, что Никлаус захоронил всю семью на морском дне. Он сказал, что отправит меня к семьи и вонзил клинок в мою грудь. Я помню это и твой взгляд.
— Этот город – главный источник наших бед. Я бы с радостью испепелила ее огнем. Сожгла до тла.
— Я все помню.
— Тяжело существовать в мире, без семьи. Сейчас тебе противно любое упоминание о семье. Я понимаю и представляю, как тебе больно, потому что “ семья” распалась на твоих глазах. Тебе нужно отдохнусь, прийти в себя, собрать свои силы. Тебе противны все их стычки, и пусть они разбираются сами, а ты в этот раз прийди в себя.
— Я даже не хочу показывать своего лица. Настолько мне противно все. Все эти предательства и комплекс власти Никлауса.
— Но ты не перестанешь верить и надеяться. Это правильно. У тебя есть надежда, семья, за которую ты сражаешься. У меня ничего нет… Прощай, Элайджа.
Целует в щеку, сердце сжимается.
Один миг.
Нашли любовь, а в сердце все застыло, при мысли, что ветер унесет ее.
Ненасовсем.
Отпустить.
Встает с постели, ставит чашку с недопитым чаем, на прикроватную тумбочку, осматривает себя, понимая, что на ней вчерашняя одежда, прическа испорчена. Она должна уйти и забыть.
Забыть и в этот раз.
Кем он будет, если отпустит ее?
Разве это любящей мужчина?
Не
Ей бы поднять руки, ударить его, оттолкнуть и бить головой об стену, притворитбся, что ничего нет, освободиться от его объятий и отступить назад, как можно дальше, а лучше и вовсе уйти. Уйти от любви.
Навсегда?
Не отпустит, крепко держит ее в своих объятьях. Это преступно ведь, любить ее. Элайджа знает, что Никлаус расценит его любовь к ней, как предательства. Предательства семьи. Тогда он предатель, потому что привязан к ней и семье одинаково.
Своей привязанностью к семье, он ее губит — эта мысль всплывает в его голове почему-то чаще всего.
Своей превязанностью к ней, он губит семью – предает младшего брата.
Но он не может. Не избавляется от наваждения, не убирает рук с ее тонкой талии, и только ему под силу полностью и прижать к себе, чтобы никогда-никогда не отпускать. Не отпускать и справить с ее характером.Ни за что на свете. Он и не отступит назад, потому что иначе ему не почувствовать запаха ее волос, что-то цветоцное вперемешку с карицей. Что-то легкое, едва-едва уловимое, чуть терпкое и такое родное. Что-что, что люди называют любовью.
Болеть ею ведь она куда-то под кожу, ее яд уже давно достиг его сердца. Кетрин Пирс пропитывает его с головы до ног, от первой и до последней мысли, от ночи до утра, от боизости до разлуки. Иногда Элайджи казалось, что он сходит с ума.
Ее губы горячие, сухие, проходятся по его щеке в миллиметре от уголка рта, слегка задевая, будто дразня. Элайджа глядит на нее сверху в низ и видит, полувопросительный взгляд. Хочется отвернуться, но он не может.
Не тогда, когда его любовь так близко и они могут быть свободными.
— Я ничего не боюсь, - зачем-то шепчет она, уже не улыбаясь. — Ничего, Элайджа, я выживу. Отпусти меня и спаси себя от гнева Клауса. Сделай это для меня. Прийди в себя и будь счастлив без меня.
— Я не могу сделать этого, Катерина, если Клаус посчитает меня предателем ради любви, то так тому и быть. Если лекарства – средства, плата за наше счастье, то мы добудем его. Если я отпущу тебя то, только чтобы ты воплотила свой план и добыла лекарства, а я заключил сделку с моим братом. Я не отпущу тебя, и завтра мы играем по твоим правилам. Ты обещала подарить мне день.
— И возможно не только день… У меня есть идеально Дьявольский план, Элайджа. Если он не сработает, то есть план H. Доверься мне… Это стоит того.
Без нее он не сможет жить.
Жар, невыносимый, плавящийся в воздухе, повисает над ними, растопляя ее последние слова в голове. Что за план H? Давит на мысли, но Элайджа ведь знает ее и на что она способна. Ему трудно дышать, скапливающаяся внутри буря грозит вырваться наружу, сметая все на своем пути. Буря чувств к ней, после того, как он вновь нашел ее.