три года

Казанова яшка

был бы ты мальчиком, отвела бы тебя в детсад...

был бы ты мальчиком, отвела бы тебя в детсад, а потом показала город с чертова колеса, накормила мороженым, напоила сладким ситро, поцеловала в темечко... предменструальный синдром заставляет меня: 1. быть застенчивой до костей 2. сторониться офисных тварей – людей и стен, 3. говорить то, что думаю, а что не думаю – врать 4. полагать, что каждый, кто недруг, скорее враг, чем простой безразличный ко мне 5. забывать про сон 6. каждый марш принимать исключительно как бросок 7. притворяться покладистой, шелковой, заводной 8. пальцы нежно обкусывать – будто бы стричь под ноль ногти 9. опять быть застенчивой, не глядеть ни на тех, что по офису, ни на других людей 10. улыбаться до одури смело 11. глотать вино 12. притворяться покладистой, шелковой, заводной 13. наконец, как мальчишку, тебя без конца дурить ты, конечно, все понял, а если не понял – ври, что моих откровений нешуточных колдовство – это дерево, чей, от коры избавленный,

ствол так тебя привлекает именно потому, что ты можешь стать чуть повыше, благодаря ему. 2005/08/30

я стала старше или просто устала?..

я стала старше или просто устала? да бог с ним, признаться, вопрос не имеет плоти. двенадцать строчек жизненного устава теперь принимают форму иную. плох ли, хорош ли такой масштаб изменений – вряд ли сумею сказать убежденно, но если в общем, все катится, как задумано – салки, прятки, другие занятные игрища. это то, чем они утешаются там, высоко на олимпе, нас изредка развлекая оригинальностью фабул, плюс разностью звуков: te amo, i love, ich liebe; плюс разностью фаун, в которых не всякий фавн, кто кажется фавном, способен на гонки с калипсо. я стала старше, но явно меньше наощупь. двадцать восьмая осень скользит по лицам. мне хочется мокнуть. мне хочется плакать. очень. хотя далеко не февраль, если верить датам; ах, мой пастернак диктует другие числа! зеленые листья становятся хаки, в солдаты уходят по тротуарам, умытым чисто. 2005/08/31

мой быт вполне смешно организован...

мой быт вполне смешно организован, в нем нет ориентира на уют. сегодня я живу у робинзона – я робинзону пятницы кую, все чаще, правда, по средам, но это издержки лишней близости. дрожит двухкамерная тесная планета, кружась над бронной пропастью. во ржи, где холден колфилд ловит ребятишек, где фиби крутит «крошку шерли бинз» мы будем петь. пронзительнее, тише, нежнее, обреченнее, на бис срываясь реже. «я ничуть не лучше, чем тысячи, кто краше раз во сто...» но – подоконник смело дождик лущит, окошком глядя точно на восток; оранжевых насестов благодушье обломовское принимает нас, и мне плевать, что я ничуть не лучше, чем сотни тех, кто краше в тыщу раз. 2005/08/31

какую мне рифму пристроить к слову «тобой»...

какую мне рифму пристроить к слову «тобой» может быть, маленький город типа тобольска? там поселиться, поклеить в квартире обои новые светлые – миленько, но неброско. или, как это свойственно мне, «та боль»? сон у друзей на простынках, не мятых сексом, резкой полное отвыкание от «домой мне», резкое полное привыкание к «по соседству» непостоянному, рваному, дикому… или «бог»? что может быть ближе к тебе по сути? запертый в шкаф, мой надоевший любовник, август швыряет футбольный с криком «пасуйте!» я плохо играю. щиколоток хандроз не позволяет мне двигаться слишком бойко – сентябрь победил, румяный живой подросток! кусками мозаики рифму ищу с «тобою», режу ладони осколками, будто кай, «вечность» выкраиваю из серебра и ситца. пью горячительное, чтобы остыть – помогает, лижет желудок, рыжее, как лисица, совокупление виски и табака, жжет, самое нежное переводя в закладки; свежая осень раскалывается по бокалам, распространяя запах по комнате. сладкий дурман духов дополняет мой натюрморт. найдена рифма и тут же проглочена. мелом мечено все в моей тесной тугой каморке: коснись меня пальцами – останусь на пальцах... 2005/08/31

спрячь меня между пальцами, как наперсточник – шарик...

спрячь меня между пальцами, как наперсточник – шарик. у меня не осталось бензина внутри ни капли. жизнь – потешный вокзал, состоящий из провожаний голубых вагонов с летящими особняками за окном. очевидно, мой поезд без остановок, опьянев от собственной скорости, жжет пространство. курит опиум в тамбуре старенький казанова, языком катая по нёбу десятки «здравствуй». будто воспоминания, каждое из которых в память врезалось так, как в плечо врезается лямка бельевая, белая, шелковая. итогом остается одно – сидеть себе и калякать. одиночество – это, то что не сунешь в верхний ящик письменного стола, отложив до завтра. за окном корабли. корабли покидают верфи, пополам переламывая путь от себя – на запад. одиночество – это то, что не спрячешь в сумку, не уместишь в бокале, даже добавив вермут. я смотрю на кожу, любуясь ее рисунком, состоящим из тонких переплетенных венок, из дорожек, ведущих к сердцу по лабиринту – вот пройти бы каждую, занять бы себя на годы, а у самого пульса, у самой кромочки ритма обнаружить ребенка теплого и нагого. ты не спросишь, а я не отвечу тебе, пожалуй, отчего так болезненно детство во мне икает. жизнь – потешный вокзал, состоящий из провожаний голубых вагонов с летящими особняками за окном. 2005/09/01

и веки мои придут в норму...

и веки мои придут в норму, и вены мои впадут в море… все будет новым, таким новым, ептвоюмать! по последней моде. шарфик на шею петлей тесной, жидкий шафран по глотку в глотку. психую, жду результаты теста – а вдруг удалось укусить

локоть (?) жестокость – как способ прослыть сильной; железность – как способ простыть насмерть. гарсон, принесите еще сидра, побольше! ну что это? курам на смех! 2005/09/05

моей болезни полгода уже. она...

моей болезни полгода уже. она ничем не лечится. воскликнет любой местный житель – вода в округе чем-то заражена, не пейте ее, пожалуйста, воздержитесь! а я глотаю, себе обжигая грудь (у этой воды есть привкус вина и сажи), чтоб каждую ночь ночь вступала со мной в игру – в молчанку. ну-ка, кто первое слово скажет? второе кто сумеет не догово…? кто сможет уснуть, запирая себя на ключик, как старый сундук с паранойей? и кто кого чему-то особому за ночь эту научит? ведь если резать, то сразу наверняка, а у меня не хватает ни сил, ни слов, ни желаний! столицу поясом верности держит МКАД, не позволяя на градус от ожиданий отпихиваться, доверив постам ГАИ контроль за движеньем в пределах кольца. напрасно себя я воображаю мустангом и отчаянной иноходью выруливаю на трассу. ведь если стреляться, то сразу и наповал, минуя дуэли, оставив спать секундантов… мой внутренний мальчик нелеп и аляповат, он вовсе не может не биться, не рваться куда-то, не жить каждый день без оглядки на то, что до, что после, не плакать, когда ему больно и страшно; порывы его удерживая с трудом, кусаю губу до дырочки – привкус сажи, но я опять целую тебя в лицо, стараясь восполнить отсутствие сна и йода; ты знаешь, твои глаза отражают соль ко мне близлежащего чистого водоема. 2005/09/08

ты стала моим ювелиром. пускай...

ты стала моим ювелиром. пускай завидуют мне драгметаллы и камни. ты режешь меня. под твоими руками я мягче, чем воск, я тревожней песка. ты режешь меня прихотливо, уже к ландшафта особенностям привыкая. ты режешь меня. под твоими руками я плачу, как лед, нагреваюсь, как жесть. ты режешь меня, проводя по нутру – прозрачнейший надфиль коверкает ткани. ты режешь меня. под твоими руками я полуживотное и полутруп. ты режешь меня аккуратно. прости, что это досталось тебе. увлекаясь, ты режешь меня. под твоими руками я – жаркий сирокко, ребенок пустынь. ты режешь меня: твой узор на плече... твоя монограмма на каждой из камер... ты режешь меня. под твоими руками я – струнные: скрипочка? виолончель? ты стала моим ювелиром вчера. как это кроваво. и как это мило. себе повторяю три тысячи раз: ты все-таки стала моим ювелиром! 2005/09/15

я дарю тебе утро, его мягкокожую варежку...

я дарю тебе утро, его мягкокожую варежку с шелковистой подкладкой, расшитой обертками снов – ты красиво и медленно передо мной раздеваешься, не снимая одежды. тумана бульон, как мясной, только чуть понаваристей: люди, деревья, троллейбусы, жигули, москвичи. и москвички различных пород, словно гладкие кошки, сбежавшие в поисках лесбоса из египетских пальцев. и женщина, за поворот, уходящая так, будто вовсе сегодня не пятница, будто вовсе не осень, и будто совсем не москва. тень моя за тобой, как фата, как собака, как пьяница, как ребенок ночной в белоснежных махровых носках. тень моя за тобой, прикрывая тылы и от засухи защищая тебя. будь со мной не равно будь моей? аккуратно и жадно по косточкам тело обсасывать, как тропинку прокладывать, как по-пластунски по ней… я дарю тебе утро, его мягкокожую варежку с шелковистой подкладкой, расшитой обертками снов – как красиво и медленно ты надо мной издеваешься, не снимая с курка указательный пальчик. 2005/09/19

мы дети-цветы. у нас сломаны стебли. и листья...

мы дети-цветы. у нас сломаны стебли. и листья окрашены в нежно-бордовый обилием вен, насыщенных так, что любая готова пролиться. мы дети-цветы, нас легко не заметить в траве. легко, не заметив, на нас каблуком напороться, срывая с нас кожицу, мясо втоптать в чернозем. мы дети-цветы, мы отчаянны, как полководцы. мы сладкую снежную сказку в запястьях везем. она, как любовь, безусловна, как секс, многолика, как страсть, горяча и, как боль, приучает к врачу. мы дети-цветы. мы содержим ее миллилитры, играем с ней в шашки, всегда практикуя ничью. и каждый желающий может взорвать нас зубами, чтоб тронуть глоток этой сказки, как сперма, густой. мы, дети-цветы, очень рады подобной забаве, мы – первое блюдо обеда, мы руки на стол ладонями вверх, затянув выше локтя манжеты рубашек, крахмаленных горничной города пи, кладем, обнажаясь, чтоб нашим возлюбленным жертвам удобнее было впиваться и сладостней пить сквозь трубочку? лед добавляя? как будет угодно! мы дети-цветы, мы послушны, покладисты и прекрасны... ты видишь мое неприкрытое горло? в нем комом беспомощным сказка другая стоит. она для тебя. я немного ослаблю ошейник и голову чуть отклоню, приглашая почти войти в меня ртом глубоко-глубоко. неужели ты снова откажешься милым визитом почтить мое неприкрытое горло? подумай! там вкусно! там сказка, которой язык не касался ничей! мы дети-цветы. мы себя превратили в искусство, поверив, что это спасет от бессонных ночей. 2005/09/19