три года

Казанова яшка

как спортсмен на последней стадии умирания...

как спортсмен на последней стадии умирания за десятую долю секунды до нужного финиша. как избушка, боком стоящая на окраине. как трава под ботинками грубой работы. и видишь ли, как собака, эти ботинки до блеска, до зазеркальности языком полирующая, чтоб ублажить хозяина. как отличник, который у доски заикается, обалдев от учительницы и от того, что нельзя ему прикоснуться хотя бы взглядом к ее коленочкам, под столом лакированным сомкнутым крепко-накрепко. как наркотик в кармане дилера вместе с мелочью, жвачкой, пылью, презервативами. как фонарики у китайского ресторана. как шпоры алые. как кобыла с шагреневым крупом от пота глянцевым. как простынка, которую завтрашней ночью стирала я, убивая следы то ли слез, то ли эякуляции. как мужчина, сломавший челюсть в борьбе за равенство. как пощечина, от которой в глазах бессонница. как машина на старте – только бы чуть заправиться, а потом – на педаль до конца, обходя бессовестно все флажки. это – я. перспектива ночного слалома? что ж, братишка, давай, мой железный, вези меня! и почти как в кино. и, конечно, родиться заново. и явиться к тебе без стихов без болезней без имени. 2005/09/30

прозрачное

небо. с прожилками облаков...

прозрачное небо. с прожилками облаков. красивая осень – в вены бы закатала десяток порций. мой диагноз таков: «тело совсем себя не оправдывает как тара души». собери меня в горсточку, милая. я уже всерьез боюсь, что демонов станет больше; что тело мое, в котором тесно душе, не будет мне необходимо, родная; любовь же как двигатель внутренних органов (здесь читать «как двигатель внутреннего сгорания») ударит сначала по сонной, затем рванет по щекам, на память след от себя оставляя таре. ты не считаешь стихи мои за детей, зачатых тобой, но упрямы эти бастарды, свободные от окончаний (читать – от тел), упрямы, нахальны, копытами бьют на старте, уздечку в клочья, сёдла – ко всем чертям! ты в них не веришь. они для тебя бескровны. а если плюнуть и, голову очертя, себя на капли разворошить, на микроны? и взмыть в прозрачное с жилами облаков, тончайших до одури, небо, и плыть, как парус, и пить дождевое пьяное молоко, порой на землю нежностью проливаясь. 2005/10/03

бах! выстреливаю в живот себе, как мальчонка...

бах! выстреливаю в живот себе, как мальчонка, впервые в жизни увидевший голую женскую спину. какая там ревность, милая, ну о чем ты? подобный сок для всякого свежего спила так свойственен, что, пожалуй, без кровопусканий обойдусь в этот раз. надо же и взрослеть когда-то (?) осень ложится оранжевыми брусками на тротуары москвы, на дома, номера телефонов и даты встреч, покрывая собой, как дворовую суку кроет ирландский сеттер с кирпичным отливом шерсти, каждую крапинку города. ты жалишь меня. но кроме любви к тебе, милая, я не чувствую ничегошеньки. шесть, и ты убегаешь с работы, ты торопишься на свидание, ты влюблена, ты меня запиваешь с жадностью, ты вычеркиваершь каждую строчку, заметая другими следами вмятины моих каблуков у порога. лети, пожалуйста… 2005/10/11

ты – мой ангел, мясник мой, уставший кромсать...

ты – мой ангел, мясник мой, уставший кромсать плоть от кости, а кость – от того, что не тронуть даже скальпелем. бог это сделал бы сам, если б был чуть отчаянней, жестче. укрой мне ступни. холодно. холодно. горлом табак, будто кровь. с легким запахом. вишни? корицы? «маргариту» приносит братишка тибальд, белокож, темноглаз. вслух читая по лицам, сводки метеорологов, верю, что дождь этой осенью будет особенно сладок. таю, как сахарок. от ресниц до ладошек ощущаю себя восхитительно. слабой. 2005/10/13

стань моим невесомейшим опиатом...

стань моим невесомейшим опиатом, отрави меня медленно и легко, чтобы каждый нерв мой и каждый атом пропитался маковым молоком. мне браслетом запястье взорви, внезапно дернув правой, накапай себе бокал, ощути Ее жесткий железный запах, чешуей отзывающийся в боках и подбрюшье терзающий, как терзает жертву волк, обладающий до костей этой жертвой. выдерживаю экзамен, гну петлей плетеный упругий стек, чтобы он был послушен в твоих ладонях. бей меня, от любви задыхаясь, бей, становясь с каждым взмахом еще медовей. я протяжным стоном сгорю в тебе. поцелуй меня глубже. залей мне в горло раскаленный сладкий свинец слюны и коснись нагим языком нагого моего языка. 2005/10/17

я играю с болью в прятки....

я играю с болью в прятки. я закутываю в тряпки свой отрубленный мизинец. покупаю в магазине что-то крепкое до рвоты – тьфу ты ну ты ну ты но ты… ноты плещутся в бокале, ноты цепкими руками гладят днище корабля: скажешь «пли!» – ответит ля. замирает фортепьяно под ладонями-репьями бледнолицего гарсона полупьяно-полусонно. обожги меня аккордом, накорми меня поп-корном, будь мне нянькой, мамкой, будь ты моей хоть кем-нибудь. дотащив себя до кромки, я пойду на курсы кройки и, наверное, шитья. «в слове мы сто тысяч я» – мне пора бы научиться быть не кошкой, а волчицей, по ночам пугать луну и любить всегда одну. бродский нежен, бродский нужен, бродский, топая по лужам, бросил мне сквозь теплый дым – «не стреляйся, погоди, выпей чаю или виски, развивая свой английский в милом баре на петровке. протопчи четыре тропки к тем, кто сможет завязать жгут ли, бинт ли (?), зализать, если нужно, рану, или разорвав автомобилем полотно упругой трассы, повезти тебя купаться. даже если будет Стикс, ты сумеешь дорасти до бесстрашия пловца. абрис твоего лица обрисован будет четче, правильней. малыш, еще чем я могу тебе помочь? не печалься, будет ночь.» опусти мне веки ниже. опусти мне веки, ну же. прочитай красивых книжек тысячи. вино и ужин приготовь, снабдив молитвой из моих тяжелых литер все его пятнадцать блюд: «… … … …» 2005/10/18

мой лоб в икре серебряных испарин...

мой лоб в икре серебряных испарин. пижаме горячо от ожиданий. я, обессилев, вытеку из спальни, и, лабиринт паркета обжигая, к тебе, мое нежнейшее растенье, подранок пубертатных перестрелок, вкрадусь, замазывая след от тела

тенью, от тела отслоившейся. быстрее, чем вьется эта тень, чем струнка лопнет, на скрипочке во сне твоем миндальном, я выскользну из тонкой кожи хлопка, от предвкушенья раскаленной. далее под паранджу сатиновых простынок, под ободок твоей ночной сорочки ужом ползу. движеньями простыми тебя до капли узнаю. на ощупь смотрю твой сон. и знаю, что погубит меня внезапность пробужденья. невод затянется – мальчишка гумберт гумберт блестящим дулом успокоит нервы, по белоснежной стенке грубой кельи разбрызгав восемнадцать алых маков. «– горячий кофе. так, как Вы хотели. – а девочке, пожалуйста, томатный сок…» 2005/10/19

мой нарцисс убаюкан. ты гладишь его кадык...

мой нарцисс убаюкан. ты гладишь его кадык, ощущая ладонью дыхания парашют. сих кровавых шахмат записывая ходы, я себя научу устойчивости. прошу чашку кофе, крепостью равную сотне стен или рукопожатью соперниц перед броском. осень, пальцы в меня погрузившая до костей, предлагает ответ, который давно иском мной в различных изгибах различных танцовщиц, но он настолько прост, что на веру его принять невозможно без страха. отец закричал: «щенок!» рассекая мне губы визжащей змеей ремня. …пацаненок по лужам, мешая с дождем вино, из разорванной пряжкой губы текущее, в ночь убегает, уже не домашний, уже иной, не щенок, черт возьми, а, скорее, совсем щеночек, одуревший от боли, которая бьет ключом, как родник, газированный криком. возьми его, обними безнадежно-надежно, сожми плечо, что на ощупь, пожалуй, прозрачнее моего, но не бойся сломать, он сумеет сломаться сам, отдаваясь тебе, он разденется до души… осень, пальцами рыжими рвущая адреса, почеши мне загривок, побалуй, повороши, прежде чем отвечать на вопрос, приласкай меня, пенетрации зверство обильно смочи слюной – и скажи, почему я боюсь ее, как огня? и огонь – почему – так боится пойти за мной? 2005/10/19

едва слышно приходит время танго...

едва слышно приходит время танго время отточенных движений время недосказанности время корриды время игры в бисер 2005/10/31

и каждая из нас найдет себе пажа...

1. и каждая из нас найдет себе пажа. мой будет смуглокож и светлоглаз, и юн, наверняка, и жарок, и поджар. растения его прозрачных ласк, как сорняки сильны, нежны, как сорняки, как сорняки, вгрызаясь в чернозём моих волос, цветут. коснись его руки – нефритовая жажда поползёт по кромочке ступни, по пальчикам, наверх к развилке бедер. ртом сжимая крик, я молодость его приму как фейерверк, взрывающийся искрами внутри меня. смотри, смотри! как плещется пожар в моих зрачках, как сводит своды стоп... и каждая из нас найдет себе пажа, игрушку, блажь, мальчишку, лепесток 2. и каждая из нас найдет себе пажа, игрушку, блажь, мальчишку, лепесток ты выберешь себе, копаясь в купажах, нетерпеливый впрыскивая стон в смешенье винных слез, слепого дикаря. он будет бледнолиц и синеглаз, как мальчик кай, дитя любви и декабря. твой влажный шелк, твой ласковый атлас на ощупь рассмотрел до «дааааа». ты выпьешь шот – его губы закушенной рубин тебе гортань легко и дерзко обожжет. ударь его за это. не груби, но лишь ударь, вложив в замах ладони гнев, и высоси пощечин пряный яд из брызнувшего рта. в ноябрьском окне, мерцающем призывно, как маяк, ваш зверь танцует танго. мягкий шаг танцора предназначен для двоих. и каждая из нас найдет себе пажа. и мы однажды познакомим их. 3. и каждая из нас найдет себе пажа. и мы однажды познакомим их. и будем наблюдать, как робко, не спеша они идут друг к другу, динамит зрачков скрывая под портьерами ресниц; как жмут ладоней листья; жадно как вдыхают дым сигар, себя мешая с ним; как обнажают шеи в синяках, бахвалясь. орден чей свежее? у кого жирней запас медалей наших ртов? касанья глаз равны касаньям рукавов, а шахматы в заброшенном шато равны дуэли... твой подснежный господин сжимает в тонкий луч соцветье губ. медовый мальчик мой, склонившийся над ним, взъерошенный, как будто на бегу, ласкающий себя бесстыдно: мат и шах, и снова мат, и засыпать без сил. о, каждая из нас найдет себе пажа, чтоб нежное животное бесить, живущее внутри. 2005/11/01

борьба как повод тел соприкоснуться мне...

борьба как повод тел соприкоснуться мне близка – я верю в секс и равно верю в драку: в багровое пятно по снежной простыне; в твой выпачканный рот, изящнейший из дракул; в отметин торжество; в умение кричать от боли и любви. клейма оставив жженье на плечике твоем – откуда ты и чья –, я губы оближу. я затяну ошейник чуть туже – поводка чешуйчатый язык ладони ублажит десятком нежных фрикций. мы будем постигать любовные азы, законы игр муз и музык. отравиться твоей слюной легко – хмельной ее бальзам мне хочется цедить неспешно, будто опий, читая по слогам в серебряных глазах пронзительную вязь, что мы свободны. обе. предчувствие зимы. снег выстирано бел. багровым на снегу такой написан вывод: «свобода выбирать хозяина тебе доступна, как и мне раба доступен выбор» запреты запретим, устроим карнавал, пятнадцать раз на дню с тобой мы сменим роли! уснем... теплом руки стекая по ногам, я разбужу тебя, мой хрупкий иероглиф. ты вздрогнешь, ощутив желаний дерзкий бунт; ты мне подаришь сна прозрачный мятный слепок. любою будь со мной – собой со мною будь. я только улыбнусь. и застегну браслеты. freedom is deciding whose slave you want to be (c) 2005/11/02