три года

Казанова яшка

«я на свидание к заключенному л.»...

«я на свидание к заключенному л.» охранник кусает спичку и просит денег. ты изменился, кажется: похудел, стал чуть беззащитней и ближе за те недели, что мы не виделись. ползают по стене ходики – час с половиной на наши ляли. чем тебя, милый, мучали в астане? а в барнауле, скажи мне, чем баловали? рига, архангельск, самара, караганда, киев, новосибирск, таганрог – я со счета сбилась. так мы с тобой развлекаемся, в города играя записками. грёбаный шоу-бизнесс! сотни дорог – морщинками на лице, температурой, бронхитом, мигренью... нахуй? жизнь превращается в карту эсэсэсэр, хитро прикинувшуюся откутюрной рубахой с длиннннными рукавами. им всякий, кто хочет обнять тебя, – наверняка, соперник. десять минут остается у нас, и то – скомканных. слышишь, ходики засопели? охранник рядом. глянцевый глаз его похож на копилку – зрачок поперек, как прорезь. купюра на чай вызывает кивок, зевок рождается вслед. в широченном кармане роясь, ты чуть улыбнешься и

вынешь – 145 – большой номерок латунный. «чертовски душно» – мне скажешь неслышно, и к выходу торопясь заденешь плечом швейцара. тверская. «пушкин». 2007/12/06

по всем гостиницам метались...

по всем гостиницам метались – имен портье не сосчитаешь... врожденная сентиментальность, с неврозом вечным сочетаясь гражданским браком, неизменно вела в развод и алименты. в ночное небо цвета мела, в кальянную: the a la mente, расписанные хной ладони, пьянящий дым со вкусом рая, тревожные глаза и до, и после. поздно. мне пора. я зайду еще, возможно. холод внутри светильник вырубает. лоб на прощанье был уколот чужими теплыми губами – глядишь внимательно. так страшно, что ты, заметив след укола, меня сотрешь! я рот накрашу и снова выбегу на холод. 2007/12/08

2008

до утра фейерверков треск...

до утра фейерверков треск то там, то здесь. эхо праздника мечется по голым дворам столицы. не спится не спится если получается прикорнуть – ничего не снится! подумалось: когда в руках синица, то ей хочется любить эти руки и с ними слиться, даже если они тянутся к журавлю. а ты чувствуешь, как я тебя люблю? первое утро из трёхсотшестидесятишести – давай проведем его, незаметно другим ласкаясь под пьяцоллу и мятный бэйлис? давай смотреть из окна, как, бессильно скалясь, январь не может зиму осеменить: вот стих ветер, вот щербины асфальтовые стали темнее, заострились углы всех пересекающихся прямых в ожидании снега... давай устроим театр теней и станем тенями друг друга? посуду бы перемыть после ночного пира; выкинуть конфетти; целуясь все время, доесть вчерашнее, в холодильник засунув лица. и пусть оно длится длится длится это первое утро из трехсотшестидесятишести. 2008/01/01

хочу стать крупицей всех любовников мира...

хочу стать крупицей всех любовников мира. пахнуть то мускусом, то молоком, то миррой. задыхаться, хрипеть, стиснув зубы, стонать, метаться по постелям, подстилкам, набитым трухой матрасам. хочу стать нежной чешуйкой кожи, частицей всех любовников мира. десятки раз воплотиться: в поцелуи до боли; в ароматные капли пота; в схватки бешеной ревности, когда довольно любого взгляда вниз для бессонницы, полной сигарного пепла; в ожерелье кровоподтеков, губами оставленных; в пекло рук, не знающих удержу, от предплечий и до ладоней воспаленных желаньем; в тоску, чей точёный сосуд бездонней с каждой встречей; в пощечину; в брошенную перчатку; в незаметные посторонним прозрачные отпечатки тонких пальцев на потемневших клавишах пианино; в сон полуденный послелюбовный, текущий мимо часовых и минутных; в опиум будуаров; в декольте из шелка, бархата и муара; в тёплый воск свечи, которая не погасла... хочу быть каждым и каждой в момент оргазма, на себе замыкая звериный экстаз планеты. и прошу, чтобы ты со мной ощутила это. 2008/01/01

ёлки в торговых центрах вялы...

ёлки в торговых центрах вялы. праздник окончен. огни погасли. вот бы забраться под одеяло и сочинять друг о друге сказки... ты будешь принцессой в нарядном, пышном, лазурью тронутом кринолине. я – разбойницей. так уж вышло. мне дали мушкеты, вина налили, по чарке хлопнули: действуй, дескать! пускай в расход толстосумов смело! а чтобы вовсе покончить с детством, послали в булонский. в ночную смену. и вот, возвращаясь, пожалуй, с бала, ты невозмутимо тряслась в карете – смотрела в окошко, овец считала и, в общем, хотела домой скорее: хотела добраться до медной ванны с мелиссой, до нянькиных рук уютных, до книжки с отчаянным медоваром и юнгами, пьющими сны в каютах. какой из ангелов ровно в полночь дежурил? я помню, увы, не очень. ты слышишь выстрел, зовешь на помощь и видишь меня... эпизод окончен. кому из ангелов в полночь ровно перца и пороха не хватило? мушкет. нападение. оборона. я вижу тебя. многоточье. титры. а дальше? а дальше: рыданья-шепот- бессонницы-сны-поцелуи-ревность? придумай сама и скажи мне, что там случилось у нас ещё :) 2008/01/09

наблюдаю людей, и мне кажется, деньги – это...

наблюдаю людей, и мне кажется, деньги – это большинством из них согласованый символ счастья: телефон мобилен, диету устроят к лету! у меня тоска разрывает нутро на части. антилопа колотит копыцем по стойке бара, превращая в купюры каждый удар подковой. а мне хочется просто: край света, закат, хибара, ты во сне улыбаешься, что-то бурчишь... какого нам с тобой ещё нужно богатства? каких скольжений по перилам, обтертым задами, карьерных лестниц? разве это нас радует, милая? неужели всё задумано именно так изначально, и блеск ницц, монте-карлов, лас-вегасов может быть нам нужнее блеска глаз? полный бред! я устала от этой паствы в ямамото, от пастыря в дольче, от гуччи в небе и от тех, конечно, кто выдумал загранпаспорт. 2008/01/11

в

замке старинном, в зале музейном...

в замке старинном, в зале музейном тайком от родных и друзей мудрёное зелье варила зельма, прекраснейшая из зельм. печаль сменяла приливы веселья, огонь то кусал, то гас. единым телом кипели в зелье растения разных каст: гибискус-развратник, кумин-обжора, роза-подруга любовных ожогов, боссвелия-страсть молодых хористов, сноб-бергамот, кокетка-корица, сладкая, словно нимфетка, липа, стерва-жимолость, эвкалипта- целителя листья, звёзды бадьяна, багульник-убийца, любимец пьяных от подвигов лавр, кардамон, гвоздика, волчьих ягод и вишни дикой хитросплетенья, душистый перец, ромашка, друг дездемоны-вереск и обольстительницы-пачули. их плотный бархатный запах почуяв, десятки цветов и трав смиряют свой вздорный нрав! суровые камни большого зала долгих пятнадцать дней бесстыдная самка костра лобзала – трещали сердца камней. не всякий выдержал пытку жаром, скрошился в жгучий песок, ведь поцелуи острей кинжала, желанней, чем хлеб и сон! котлу половником помогая, за двери выставив слуг, зельма шальная, босая, нагая заклятья шептала вслух. в каждом слове то струны звенели, то гулко рыдал орган. горячие камни от звуков зверели и выли, смуглым ногам послушные, словно рабы. а зельма, плясала на рёбрах их свой бешеный танец, танец весенний, созданный для двоих. варева запах курился в жилах, дурманя пуще вина, над замком стая ворон кружила с рассвета и до темна, тем ароматом влекома. стоит однажды вдохнуть его – разумом овладеет густое древнее колдовство: каждый забудет, кому он нужен, куда и откуда шел... зельме прекрасной подарит душу, станет ее пажом, верным, как пёс, как волчица – смелым, быстрым, как ягуар! хриплым, безжалостно-нежным смехом сдобрила зельма отвар, в сотни жёлтых пузатых бутылок слуги разлили его и поутру отвезли на рынок свежайшее волшебство. торговцы из тысячи стран купили этот янтарный яд, но до своих берегов не доплыли, пятнадцать недель подряд от гранёных стаканов с зельминым зельем не отрывая лиц. не дождались их родные земли, сирены не дозвались. купцов заарканил коварный запах – никто не увидел, что пара бутылок упала за борт... и начиная шторм, от предвкушения обезумев, вода, как диковиный плод, схватила бутылки, стиснула зубы, дробя стекляную плоть! варево струйками из осколков, как кровь из прокушенных шей, лилось.... никто не знает – сколько теперь у зельмы пажей, но всякий, кому хоть раз случалось коснуться ступнями волн, услышать крики голодных чаек над морем, поймать его солёный парфюм ноздрями, знает, отныне и навсегда одно лишь желанье его терзает – еще вернуться сюда, забраться на скользкий обломок рифа, ни пить, ни дышать не сметь и в звуке прибоя услышать хриплый безжалостно-нежный смех. 2008/01/16

мы с тобой очутились в яме...

мы с тобой очутились в яме – затхлый запах и тусклый свет: «не дружи с моими друзьями! не гуляй по моей москве!» ультиматум (как униформа для общения с бывшей, мной) на локтях проносился. фоном – какофонией, тишиной извергается мегаполис, разлучая меня с тобой: я – на северный серый полюс, ты – на западный голубой. но значения не имеет колористика полюсов – виртуальная я немею, утыкаясь в твое лицо виртуальное. и родное; глупо было бы отрицать. прикасаюсь к нему ладонью – содрогаются полюса. социальные сети мягче и прочнее семейных уз: то отскакиваю, как мячик; то на шаг подойти боюсь... а на тоненьких ветках – иней. и зима. и неважно ей ни дружить с друзьями твоими, ни гулять по москве твоей. 2008/02/24

хожу за тобой хвостом...

хожу за тобой хвостом. стелюсь под тебя пластом. и если ты – ноги на стол, услышишь не крик, а стон. мой шаткий тридцать один всё больше угрюм и дик. боится: «что впереди?» молится: «не уйди!» локти обнажены. нервы обожжены. ночами, о Боже, ныть: «зачем тебе две жены?» в горле то ком, то куб... весны ручейки текут, токуют, скатёрку ткут по подоконнику. сходит на нет февраль. давай перестанем врать? залижем остатки ран и – прямо с постели – в рай. отыщем там водоём, будем плескаться в нём, хихикая: «ну даём! нам так хорошо вдвоём!» 2008/02/26

недавно сама усвоила – бред и блажь...

недавно сама усвоила – бред и блажь: прятаться в эпатаж, орать «на абордаж!», вот эти кнопки удобные менять на карандаш, всякий солнечный день воспринимать как шантаж. – какие там 40? ей даже 30 не дашь! 2008/02/27

«дорогая, прошу, прекрати молоть эту чушь!...