Три грустных тигра
Шрифт:
— Один песо.
— Я вижу. Что ты, мать твою, делаешь?
— Плачу.
Он натужно, театрально захохотал.
— Ты все еще витаешь в воспоминаниях.
— Что?
— А то, что ты Чоло, старик. Не слышал, что сказал официант?
— Нет.
— Ты только что выпил цикуты. Подарок от заведения. Я не слышал.
— Или ты размышлял о верности, неверности, правдости, легальности перевода Рине Леаля, буквально Легального?
— Дождь кончился, — вот что сказал я в ответ. Мы встали и вышли.
Больше дождя в ту ночь не намечалось.
— Время доказало правоту Брийя-Саварена, — сказал бредущий, оглядывающийся, жестикулирующий Куэ, — сегодня более ценно открытие нового блюда,
Небо было ясное, и под его куполом мы зашагали к «Националю».
— Надо было насос купить, чтоб воду откачивать. Приглашаю тебя прокатиться на лодке.
Я не ответил. Кругом было темно и тихо. Даже запойная кукла скрылась во мраке и молчала. Пьяна дождем. Куэ больше ничего не сказал, и гул наших шагов отдавал историей. Тишь на небе длилась не одну светоминуту. Подойдя к машине, — даже раньше, потому что фонарь на стоянке по-прежнему горел, — мы увидели, что кто-то накрыл ее и поднял стекла.
— Закрыли как следует, — констатировал Куэ, садясь, — сухо-сухенько.
Я опустился на сиденье для самоубийц. Мы тронулись, и он притормозил у въезда, вышел, разбудил охранника и хотел оставить ему на чай. Он не взял. Это был тот же самый другой Рамон. Друзья моих друзей — мои друзья, сказал он. Спасибо, ответил Куэ, доброй ночи. Дазатра. Мы уехали. Он высадил меня у дома через пять минут, хотя дом в четырех кварталах ходьбы, — для Арсенио Эйнштейна Куэ наикратчайшая линия между двумя точками — это изгиб Малекона.
— Я полумертвый, — сказал он, потягиваясь.
— Тьфу на вас.
— Новас Кальво?
— На вас всех. И на него тоже, ладно уж.
— Не собираюсь опять умирать сегодня ночью. Как говорит твой Маркс, Better rusty than missing.
— Пусть он будет твоим спутником в вечности, раз уж ты один идешь домой.
— Старичок, ты забыл о Старике.
— О Старике и горе?
— Le Vieux М, который сказал, что le vrai n'eant ne se peut sentir ni penser [192] . A уж тем более поведать.
192
Старикашка М., настоящее небытие нельзя ни почувствовать, ни помыслить (фр.).
— Quel salaud! [193] Вот уж кто великий наоборотник.
Он дернул ручник и по инерции развернулся в полоборота ко мне. Куэ жил на космической орбите, и ни гравитация, ни трение, ни сила Кориолиса не могли унять его порывов.
— Ты ошибаешься.
Мне вспомнилась Ингрид Бергамо, бедняжка, которая думала, что Бустрофедон, бедняжка, правильно говорит вместо «ты ошибаешься» «ты ужасаешься». Ингрид Mo, лысая, Иренита Керли, та, сегодняшняя, с ее домашней химией, двойняшки, кто увел мой лак «Тони», признавайтесь (одного из двойняшек звали Тони), и Эдит Кабелл, вдвойне бедняжка, со своей жанностливостью д’Арк и траппистской плешью втроем легко составили бы ансамбль Керли, Ларри, Mo. The Three Stooges. Бедняжки. Бедняги. Все. И мы вдвоем бедняги. Зачем с нами не было Бустрофедона, чтобы нас было трое вместо двоих? Хотя оно и к лучшему. Он бы не понял. Здесь нет картинок. Одни шумы да еще, может, ярость.
193
Какая сволочь! (фр.)
— Неужели? Насчет Сартра, блаженного Августина Третьего Тысячелетия, твоего Third Coming [194] ?
— Нет, что ты, нет. И не насчет меня. Насчет тебя.
— Wordswordsworth [195] .
— Ты
— Своей жопой учуют мою?
— Я серьезно. Совершенно серьезно, ужасно серьезно.
194
Третьего пришествия (англ.).
195
Игра слов: Слова, слова, слова — Вордсворт (англ.).
— Смертельно от усталости серьезно. Ради бога, Арсенио, кто сейчас станет принимать нас всерьез?
— Мы сами. Мы как воздушные гимнасты. Думаешь, гимнаст там, наверху, совершая двойное или тройное сальто-мортале, задается вопросами типа: А серьезен ли я? или: Почему я тут скачу, как дурак, а не занимаюсь чем-нибудь посерьезнее? Исключено.
Он бы упал. И утянул бы за собой остальных.
— Это как с ошибками. Первый закон Ньютона. Все яблоки, равно как все озадачившиеся воздушные гимнасты, падают вниз.
— Ладно, не говори потом, что я тебя не предупреждал. Женись, губи свою жизнь. Я имею в виду, ты понял, теперешнюю твою жизнь. Это другая судьба, еще одна смерть.
— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.
Иногда я бываю сам Сильвестре Иннуэндо. Он взглянул на меня искоса, сложив губы в неслышное «а?».
— Это просто совет. Искренний.
Ага, и бескорыстный. Ростовщик-благочестивец. Арсенио Родосскуэй.
— Я мог бы ответить тебе, как Кларк Гейбл на банкете или на симпосии, на корабле, куда против его воли вторгся этот серебристый призрак — Джин Харлоу, и он таки решил вместе с ней бороздить моря безумия; когда на шею ему накинули петлю, он сказал: «Этого урока я никогда не забуду». Обещаю, я приму твой совет натощак и вывернусь наизнанку.
Он отпустил ручник. Я вышел.
— «I’ll bet your wife», в нашем прокате «Расскажи мне о вдове». Spellbound. B,o,u,n,d.
— Я думал, ты серьезно.
— Серьезно играя.
— Бизстрашный йунаша на литящщий тропецеи. Свабоднае талкавание.
Он отпустил ручник. Я вышел.
— До швейцария.
Я обошел машину сзади, почти что такелажным курсом. Когда я оказался рядом с ним, он сказал, Иоганн Себастьян, не Бах, а Элькано, que le vent de Bonheur te souffl'e au cu [196] и please end well your trip around the underworld, and sleep well, bitter prince and marry than, sweet wag [197] , пророческая цитата, и для соседей, не разумеющих ни по-французски, ни по-английски, да и по-испански с трудом, погромче:
196
Пусть ветер удачи дует тебе в зад (фр.).
197
И пусть твое путешествие по нижнему миру закончится хорошо (англ.).
— Большое спасибо за жопу, сэр Кака.
Я прокричал, Вам спасибо, взаимно, лорд Шит-лэнд. Ошибался Э. М. Форстер, ох как ошибался, он думал, что Лондон — это вселенная, а Тамесис — океан, а его друзья — человечество. Кто предаст свою отчизну или матчизну (Наматчизна — отчизна всем нам, футболюдям) ради того, чтобы сохранить друга, когда всякому известно, что можно предавать друзей и консервировать их, словно мыслящие груши? Арсенио дель Монте и к чему скрывать истинные друзья мои Куба есть любовь а также Сильвестре Либбис.