Три грустных тигра
Шрифт:
— А ты, стало быть, вообще ни во что не веришь?
— Верю. Много во что, почти во все. Но не в числа.
— Потому что считать не умеешь.
Это правда. Я с трудом складываю.
— Ты же сам сказал, что математика сродни лотерее.
— Математика-то да, но не все составляющие арифметики. В магию чисел верили еще до Пифагора с его теоремой, наверняка еще задолго до египтян.
— Ты веришь в драгоценные камни из колье Мадам Фатальность и из почек Доньи Фортуны. А я совсем в другие вещи.
Он смотрел в зеркало и проводил рукой по заостренным от полуночничанья скулам, по бледным щекам, по раздвоенному подбородку. Узнавал себя заново.
— Это мое лицо?
Что я говорил? Елен Троянский, Эней Виргилианский, Иней Сиберианский, Улей Медвянский — извращенец,
— Лицо человека, который в возрасте двадцати двух лет затерялся в джунглях и сумел выбраться, но при этом не разбогател? Своей жизнью я опровергаю Дядюшку Бена, не того, который Анкл, не того, который на банке, а брата Вилли Ломана, Бена.
— Бен Тровато. С Энон Э. Веро. Они не родственники.
— Ты сам все знаешь. Знаешь, что я рисково жил.
— И живешь.
— Да, рисково живу.
Бедняга Ницше бедняков. Ниче на Кубе.
— А как иначе. Все мы рисково живем, Арсенио Люпен. Все под Богом ходим.
— Под смертью. Всем нам суждена смерть, ты хочешь сказать.
— Жизнь. Всем нам суждена жизнь, и надо ее прожить, как ты выражаешься, на полную-преполную.
Он показал на меня пальцем из зеркала, я не понял, правым или левым.
— Наоборотник. В кино, в литературе или в настоящей жизни? Или, как в старых моногрэмовских сериалах, придется дожидаться последней серии? Которая называется «Разоблачение, или Билли Кит наносит ответный удар»?
Он крутанул воображаемый велосипедный руль.
— В кино ты веришь.
— Не верю, я им живу. Я вырос в кино.
Теперь он писал на зеркале невидимые буквы.
— А в литературу?
— Я всегда печатаю на машинке.
Он изобразил — вышла пародия, скорее на машинистку, чем на писателя.
— Веруешь в письмо или в писания?
— В писателей.
— Веруешь, падла, в отче Гюго, иже еси на Олимпе и dans le tout [179] Парнасе?
— Never heard of them [180] .
— Но в литературу веришь, так?
— С чего мне в нее не верить?
— Веришь или нет?
— Да, да. Верю, конечно. Всегда верил и буду верить.
— А какая разница между буквами и цифрами?
— Не забывай: два человека, которые сильнее всего повлияли и до сих пор влияют на историю, за всю жизнь и слова не написали, да и не прочли.
179
На всем (фр.).
180
Никогда о них не слышал (англ.).
Я глянул на него в зеркале.
— Ради бога, Куэ, какое старье. Христократ. Твой дуэт в мифически-мистическом митозе делится на Христа и Сократа. Когда ты говоришь «литература», милый, я всегда подразумеваю литературу. То есть еще одну историю. Но, принимая твое предложение, спрошу: где были бы Один и второй без Платона и Павла?
Вместо ответа вошел пожилой мужчина.
— Que sais-je? C’est `a toi de me dire, mon vieux [181] .
Мужчина, мочась, посмотрел на нас. Так удивленно, будто мы говорили на древнегреческом или арамейском. Кто он, ранний пророк? Поздний платоник? Плотин по нужде?
181
Откуда я знаю? Это ты мне должен сказать, старик (фр.).
— Moi? Je n’ai rien `a te dire. C’etait moi qui a pos'e la question [182] .
Мужчина закончил писать и обернулся к нам. Не застегнувшись. Подняв руки. Вдруг он заговорил, и то, что он сказал, поразило нас безмерно — если что-то в этом подлунном мире еще способно нас поразить.
— Il faut vous casser la langue. `A vous deux! [183]
Сраная
182
Я? Мне нечего тебе сказать. Это же я спросил.
183
Языки бы вам поотрезать. Обоим!
184
Красный шовинист (искаж. фр.).
185
Кому старый хрен, повтори кому (фр.).
186
Но месье, пожалуйста (фр.).
Когда мы вышли, его нигде не было. Я подумал, Куэ тоже собрался уходить, но он только выглянул за стеклянные двери.
— А дождь-то, блин, еще идет.
Потом он расхохотался и сказал, ле мюдак est sorti meme sous le pluie. He went wet away singing in the rain [187] . Я оценил. По дороге обратно за столик он спросил меня из-за спины, в стиле Орсона Уэллса, которому так умело подражал, кровожадно, как свежевыбритый Аркадин:
— Как тебе моя annutara samyak sambodhi?
187
Вышел под дождь. Он с песней ушел под дождь (англ.).
Что означало: его смерть и новое рождение — метафизическое воскрешение. На Кубе все жутко образованные, если Куба — это мои приятели. Кроме опасного французского, мы изящно выражаемся по-английски, вполне управляемся с традиционным испанским и вдобавок чуть-чуть болтаем на санскрите. Я мысленно взмолился, чтобы среди посетителей не оказалось Бодхидхармы. И окинул Куэ затуманенным взглядом.
— Ты все еще среди мертвых.
— That’s what you think [188] . А ты тогда кто? Медиум?
188
Это ты так думаешь (англ.).
— Я первый спросил.
— Что спросил?
— Про Вивиан.
— Не помню.
— Все ты помнишь.
— Не забывай, это ты у нас все помнишь, а не я. Я не помню.
— Спал ты с ней или нет?
Он ответил, не задумываясь, по крайней мере, судя по лицу.
— Да.
— Умоляю тебя, отстань ты от этих треклятых очков. Можешь не прятаться. Здесь тебя никто не знает.
И точно. В зале ресторана оставались только мы. Пара-тройка человек сидела за стойкой, спиной к нам, были еще певец и пианист, которые не играли и не пели. По техническим причинам дождя.