Три колымских рассказа

Гольдовская Виктория Юльевна

Он кивнул Николаю и легко подхватил мешок с железяками. Что такое «шоколадник»? Спрашивать было неудобно.

Николай Артемьев стал спускаться к ручью. За ручьем зеленело болото. Вдали виднелся длинный сарай. Больше никакого жилья там не было. Сам ручей действительно узкий — любой мальчишка перескочит — журчал меж камней по светлому песку, И только широкая отмель, на которой среди валунов застряли белые ободранные пни, напоминала, что перед Николаем — Отчаянный.

Экскаваторщики обрадовались новому машинисту.

Людей в бригаде не хватало. Назавтра Артемьев уже принял смену.

Солнце поднималось за Восточной сопкой, розовели далекие горы, а на западе долина еще тонула в сумерках.

Экскаваторщики из ночной смены, сбросив на гальку промасленные спецовки, полоскались у ручья. Из-за камня вынырнул бурундучок и деловито запрыгал в траве. Никто не обратил на него внимании, и только Николай, которому все в тайге было в новинку, крикнул радостно: «Братцы, полосатик!» Оглянувшись, он заметил, что все остальные стоят, повернув головы в одну сторону, и смотрят на тропинку, что ведет от поселка к мосту. По тропинке шла женщина с большой и пушистой веткой лиственницы в руках.

— На работу идет Любушка, — вздохнул кочегар Мишаня, поднимаясь от ручья.

— Да, женщина всех мер… — задумчиво протянул бригадир Серега и приосанился, откинул со лба густые волосы.

— Ох, и хороша, прекрасная маркиза, — покачал головой второй кочегар, прозванный за малый рост и тонкие усики Винтиком.

— Зачем она сюда? — невпопад спросил Николай, не понимая, почему никто не взглянул на любопытного зверька, а на женщину все засмотрелись.

— Доярка наша, — объяснили Николаю. — На конбазу пошла. Вон видишь — новый сарай.

«Почему на конбазе доярка? Кумыс они, что ли, здесь приготовляют?» — подумал Николай, но вслух задать вопрос не решился.

За женщиной неотступно шли двое ребят в брезентовых куртках.

Экскаваторщики шумно приветствовали доярку.

— С добрым утром, Любушка, — заорал Мишаня и выбросил вперед голую ручищу.

— Здравствуйте, — весело откликнулась женщина. Николай никогда не слыхал такого красивого звучного голоса. Будто поет. И косы такой пышной, золотистой сроду не видел…

— А ветку ты не зря оборвала. Видно, от этих комаров отмахиваться?

— От них и дубиной не отмахнешься!

— Да, сильны, бродяги!

Парни в брезентовых куртках не отставали ни на шаг.

— Любовь-Ванна! Цигарка у меня погасла. Дозвольте от щечки прикурить?

— Любочка, у вас жемчужные пуговки на кофточке и зубки, как жемчуга!

Люба ускорила шаги. Куртки — тоже.

— Ты не смотри, что мы небритые да закопченные. Нас отмыть, так мы — ого! — какие соколики!

Видно, здесь терпение у Любы лопнуло. Она остановилась и так взглянула, что парни попятились.

— Что прилипли, как смола? Делать с утра нечего?

Но те снова стали зубоскалить.

— Хотим

проводить, чтоб не заблудилась. А там, чем черт не шутит? Вдруг понравимся?

— Да что у меня, мужа нет?

— А нам муж не помеха!

— Вот узнает, что проходу ей не даете, так мало вам не будет, — вступился за Любу бригадир экскаваторщиков. — В самом деле, что привязались?..

— Да, Любин муж быстро отучит! Вон как Леньку-прораба…

— Давайте идите, идите ка своей дорогой, — внушительно сказал Мишаня, направляясь к брезентовым курткам.

Парни нехотя повернули назад.

Когда Люба скрылась за мостиком, благодарно помахав экскаваторщикам веткой, Винтик, взглянув на Николая, проговорил с усмешкой:

— Ты, что же, Николка, мыло-то в ручей бросил? Подбери, пригодится! — И он подмигнул товарищам.

А Николай все стоял, неотрывно глядя за мостик вслед Любе.

Когда все улеглись в общежитии на шатких топчанах, Артемьев понял: не уснуть ему сегодня! В комнате темно, пахнет табачным дымом. Цветов бы нарвать, веток хвойных принести. Вон на сопках зелени сколько! Сходить, что ли?

Когда он у двери завязывал накомарник, из угла, где лежал Мишаня, раздался смешок.

— За мост собрался?

— На сопку. Багульнику хочу набрать.

— Без пользы дело.

— Какое дело?

— У Винтика спроси. Он объяснит, что к чему. Он у нас романы читает!

— Насчет романов — случается! А букеты твои, это точно, цели не достигнут. На Колыме цветы без запаха, а женщины без сердца. Слыхал, наверно?

По правде сказать, вопрос женских сердец пока Николая мало интересовал. Он и сам не мог понять, почему его вдруг куда-то потянуло.

— Пусть идет, раз ему не спится.

Николай тихонько притворил дверь.

Полдень был легкий, прозрачный. За ручьем, в распадке, — море лиловых цветов. В колючих кустах перекликались кедровки. Комары над лугом висели черным столбом. Пучок ирисов, колокольчиков, иван-чая в руках у Артемьева становился все больше. Незаметно для себя он подошел к длинному желтому сараю. Упряжь, несколько саней и водовозка с поднятыми оглоблями… Ясно, это и есть конбаза. Недалеко от сарая стояла землянка. Вход, как в погреб, окно вровень с землей.

На чурбачке, у дверей землянки, сидел маленький, прямо-таки игрушечный человечек в сатиновой косоворотке с оловянными пуговицами. Морщинистую щеку его рассекал шрам. Человек вырезал пыжи из старого валенка. Рядом на траве желтела горка патронов. Охотник, наверно.

Приход молодого человека хозяина не удивил.

— Чаю хочешь? — спросил он таким тоном, будто сто лет знал Николая. — Наливай. Чайник на плите, под навесом. У Ефима Пинчука, брат, просто. Цветов, значит, принес?

— Гулял. Вот и собрал. А таскать надоело. Можно у вас оставить?