Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Между тем братья-принцы решили помириться с Кристиной, которая изгнала их из всех завоёванных земель, кроме Ниццы, Ивреи, Бьеллы и Валь д’Аосты. В свой черёд, регентша устала от борьбы и позволилиа убедить себя в том, что только при справедливом соглашении с деверьями сможет заключить прочный мир. На самом деле именно маркиз Пьянецца руководил мирными переговорами с Томасом и Маурицио при посредничестве папского нунция Чеккинелли. 14 июня 1642 года Кристина заключила с ними мир, по которому была признана регентшей государства и единственным опекуном Карла Эммануила II. Взамен принцы получили место в регентском совете. Томас стал лейтенантом Ивреи и Бьеллы, а Маурицио – губернатором Ниццы и князем Онелья. Кроме того, принц Кариньяно обязался поступить на службу к королю Франции и сражаться с ним против
Узнав об ожидавшей её участи, юная принцесса расплакалась и перед венчанием заболела от терзаний. Несмотря на это, в соседней комнате с её спальней соорудили алтарь и папский нунций провёл 18 августа 1642 года церемонию бракосочетания. Во время мессы он благословил два кольца, одно из золота, другое из серебра, которые надели на палец невесте со всеми необходимыми формальностями. После выздоровления Луиза должна была отправиться в Ниццу, где Маурицио стал губернатором. 16 сентября королевская мадам сообщает из Кунео об её отъезде своему зятю:
– Сейчас она находится в Лимоне и огорчена тем, что покидает меня: единственное её утешение, - это встретить в Вас хорошего мужа, следуя своей первой склонности…, которая будет возрастать, чем больше она узнает Вас. Я отдаю её Вам очень охотно и… заклинаю Вас любить её молодость и беречь её как свою кровь…, надеюсь, что она будет достойна Вашей любви.
Так закончилась «война зятьёв», длившаяся почти пять лет. Однако продолжались военные действия против испанцев. Пожалуй, самым большим успехом савойского войска, которое возглавил маркиз Пьянецца, стал захват 24 октября 1642 года Рокка-ди-Верруа. Однако это вызвало недовольство Ришельё, который хотел, чтобы крепости в Пьемонте были освобождены франко-савойской армией, что позволио бы поровну разделить контроль над ними. Тем не менее, Пьянецца стремился делать всё самостоятельно, чтобы обеспечить свой единоличный контроль над территорией герцогства. В отличие от отца Моно и Филиппо д’Алье, он, к счастью, не успел испытать на себе гнев великого кардинала, который к тому времени был уже болен.
В ноябре 1642 года, в каменном донжоне Венсенского замка, узник, желая согреться, набивает свою круглую глиняную трубку табаком и задумчиво выпускает изо рта колечки дыма. (Вероятно, курить он начал в тюрьме). На трубке видно изображение дьявола – это карикатура на Ришельё, которую Филиппо сделал собственноручно. Прошло уже несколько дней, как ему стало известно о тяжёлой болезни злейшего врага, и, в связи с этим, его постоянно мучат вопросы:
– Если Ришельё умрёт, что со мной будет? Если они вернут мне свободу, то захочу ли я вернуться к королевской мадам? Значит ли она ещё что-нибудь для меня?
Сделав ещё затяжку, он вздыхает и, присев за письменный стол, начинает писать:
– Я знаю, что невиновенм и заключён в тюрьму несправедливо, я чувствую на себе бремя злословия, мошенничества, зависти врагов... И нахожу, что моя вера пошатнулась. Моя навязчивая мысль страдает от темноты тюрьмы, только свет Солнца не гаснет… молю Тебя, Господи, чтобы даже во тьме я не терял света Твоего присутствия…
Поднявшись, граф смотрит в маленькое оконце на блестящую мантию дождя, покрывающую девять башен, окружающих донжон, отчего они кажутся ему ещё более мрачными.
– Я ненавижу эти башни, - отмечает он, - они отделяют меня от мира живых и свободы. Первая - это, конечно, одиночество, которое нашёптывает мне мысли о мести тому, кто причинил мне боль; вторая - глухая тишина тюрьмы; третья - это меланхолия, которая разрушает меня; та, высокая, четвёртая - это гарпия подозрения, что Ришельё обманул меня…, чтобы заставить отказаться от своих принципов, настроить против Мадам и отравить наши отношения; пятая башня - это напрасная, ложная надежда, надуманные иллюзии, которые вселяют в меня неуверенность; шестая башня - это самое откровенное страдание, отягощающее моё
В Рождественскую ночь 1642 года он всё ещё в Венсене. Холод становится ещё сильнее и каменный двор, на который он смотрит сверху, выбелен первым снегом. Губернатор Бри, его тюремщик, наконец, после настойчивой просьбы Филиппо приносит ему ещё несколько листов бумаги: теперь граф может снова писать, в то время как в глубине окрущающей его темноты появляется маленький проблеск надежды: 4 декабря скончался кардинал Ришельё, его преследователь, его личный дьявол.
Стены квадратной башн-донжона словно давят на него. И в каждой из этих стен он видит четыре добродетели на его пути к Богу.
– Первая добродетель, которая мне нужна, - это терпение, - записывает граф.
– Не моё, слишком слабое, но Божье: это его, вечное солнце, дочь терпения. Он один терпелив к каждому из его детей, всегда.
При этом он вспоминает святого Франциска Азиского, который видел на солнце фигуру Бога.
– Господь, - продолжает он, помолившись, - помоги мне избавиться от всех наказаний… я больше не хочу отравлять своё сердце возмущением и стремлением к мести. Спаси, Боже мой, помоги мне набраться терпения. Другая моя добродетель, - это постоянство… Моё сердце ещё должно вооружиться добродетелью надежды, я знаю, что только от Бога я учусь надеяться... Я так же понимаю, что мне нужна добродетель безразличия… ибо что дали мне иллюзорные блага мира? Кто защитил меня от соблазнов сирен, которые убили моё сердце? Земные блага, любовь, удача, власть - всё это переменчиво. Я признаю, что мне нужно изменить жизнь, изменить цели, и я должен избавиться от привязанностей, выбрать одиночество, бежать от мирских соблазнов…
Таким образом, Филиппо приходит к выводу, что ему необходимо оставить суетный мир и устремиться к Богу.
30 декабря 1642 года, став первым министром вместо покойного Ришельё, кардинал Мазарини, всегда в душе сочувствующий любви Кристины и Филиппо, попросил Людовика XIII освободить графа.
Как раз в это время в Париже находился отец Андреа Костагута, которому Кристина предложила переехать из Генуи в Турин со своим орденом босоногих кармелитов, чтобы основать там ещё один монастырь. 22 ноября 1641 года патентом регентши он был официально назначен герцогским богословом. А 9 декабря, согласно другому патенту, получил «обменное письмо для секретной службы», то есть, стал тайным осведомителем королевской мадам «о вещах, которые витают в воздухе», как написано в сборнике «Алмаз. Вилла королевской мадам Кристины Французской» под редакцией Андреины Гризери. Вдобавок, 3 апреля 1642 года отцу Андреа Костагуте выдали разрешение на возведение церкви Святой Терезы и монастыря на территории сада, выкупленного у архитектора Кастелламонте. Так как услуги последнего стоили довольно дорого, а лишних денег в казне не было, Костагута лично должен был заниматься строительством. Забегая вперёд, скажем, что он с этим с честью справился, и в его лице Кристина обрела ещё, вдобавок, архитектора. А пока он был послан во Францию, чтобы посодействовать освобождению её бывшего любовника.
В начале нового 1643 года Костагута доносил своей госпоже:
– Наконец, в субботу, 4, около пяти часов, граф Филиппо Сан-Мартино отправился на аудиенцию к королеве и получил разрешение уехать в Пьемонт, надеюсь, эта новость станет утешением для Вашего Королевского Высочества, и Вы позволите мне разделить Вашу радость как истинному и преданному слуге…
В конце он добавил, что французский двор был в восхищении от графа, как от «оракула благоразумия».
Тем не менее, прибыв на родину, Филиппо не захотел встретиться с бывшей любовницей. Заточение в Венсенском замке навсегда изменило его, и граф решил стать послушником в монастыре на горе Капуцинов.