Три недели из жизни лепилы
Шрифт:
— А вот еще загадка. «Ни кола, ни двора», — я обиженно молчал, — Импотент без квартиры. А если серьезно… Займись аутотренингом.
Сколько ты на нее уже потратил?
— Надо подумать.
— И думать нечего. Кабак на четверых, пузырь виски… Подарочки были?
— Были.
— Сотни две минимум.
— Где-то так.
— Вспомни об этом, когда в следующий раз будешь ее е*ать.
Успех гарантирован.
В туалете зашумела вода, и через минуту Стасик вернулся на свой табурет.
Симпатичный парень, не наглый и пить умеет. Представляя его,
Интересно, Паша никогда не сожалеет о своей врачебной карьере? Девять лет учебы и куча специализаций, мягко выражаясь, ничего ему не дали — по меньшей мере, в материальном плане. А Стасик как санитарил, так и санитарит.
Нет, мой друг никогда ни о чем не сожалеет. «Что толку, все равно уже не исправишь». А как, наверное, хотелось бы! Год перед ординатурой Паша проработал завотделением ГБО на Соколиной горе. На одну барокамеру для санобработки полагается больше трех килограммов чистого спирта в месяц.
В отделении ГБО Боткинской три камеры. Не все функционируют, но вместе с реанимационной палатой литров двенадцать набирается. Умножаем, делим, еще раз умножаем — шестьдесят бутылок водки. Все это изобилие исчезает — резко и без остатка — где-то на уровне старшей сестры Анжелики Семеновны. «Следствие ведут знатоки», да и только. Паша когда-то пожаловался, что дежурить с одинокими сорокалетними сестрами — сплошное наказание. И трахнуть не трахнешь, и спирта не дают — все домой уносят. Мужиков приваживают. Безусловно, они квалифицированно колют вены и насасывают лекарства в шприц, а фигли толку?
Мы сами это делаем не хуже.
Анжелике Семеновне слегка за сорок. Но двенадцать литров!
Либо у ее мужика очень крепкая печень, либо мужиков несколько. Или много подружек с похожими проблемами.
Стасик тоже загадал загадку. Что с ними сегодня?
Назовите единицу советской конвертируемой валюты достоинством около ста долларов. Почему около? В разных городах курс разный. Не въехали? Слово из пяти букв, начинается на «п», кончается на «а» Опять не въехали? Значит, вы никогда не гуляли по улице Горького вечером.
Паша попытался объяснить, как трое мужчин с различными венерическими заболеваниями и двумя презервативами могут по очереди отыметь одну женщину, ничем не обменявшись и ее не наградив. Запутался. Откопал старый блокнот и обгрызенный карандаш. Изобразил графически. Сначала Б на А, потом Б, потом Б на А, вывернутый наизнанку.
Если вы и на этот раз не въехали, просим обращаться к академику Покровскому.
Стасик предложил осмотреть свою квартиру улучшенной планировки в Строгино. Паша с готовностью согласился.
— Но ведь ночные прогулки по Москве…
— Иди на фуй! Я Шварценеггер! Я качок! У меня есть нунчаки.
Они нас голыми руками не возьмут! — он зарылся в куче хлама под столом, — Казанова, Казанова. Зови меня так…
Таксисты продают водку в любое время дня и ночи. Преимущественно ночи. «…мне
Симпатичная квартирка. Югославская мебель, польская сантехника. Телефончик поставил вне очереди. Надо списать номер.
Стасик составил нам компанию на две стопки. Потом извинился, и ушел спать — завтра на работу. Победа осталась за мной, что и понятно — у Паши был фальстарт. «…я — твой мужчина. Если надо причину, то это причина».
Утро началось с Пашиной головной боли.
— Я щас сдохну! Мама, почему ты в 59-м не сделала аборт?
Папа, почему ты не удавил меня в колыбели? Нет, с такой головной болью не живут.
— Ребята, — Стасик уже собрался, весь такой свеженький и гладко выбритый.
— Сам затащил фуй знает куда, а теперь бросает.
— Просто захлопните дверь. Только не забудьте.
Паша дежурант. Графика на май не знает, но уверен, что сегодня свободен.
Я позвонил Юлику. В данной ситуации разумнее использовать посредников.
— Доброе утро, Юлии Григорьевич. Мальский беспокоит.
— Если оно доброе…
— Вы не передадите Нелли Алиевне, что меня сегодня не будет?
Трубу прорвало, соседей снизу затопило. Сижу дома, жду сантехников. Не могу дозвониться на кафедру.
— Ладно, передам.
— Спасибо, до-свидания, — Удачной охоты.
Я заварил чай — не очень крепкий, чтоб не блевануть. Нашел в буфете бульонные кубики и развел на два литра.
— Паша, не мне тебя учить. Обычная ликворная гипотензия.
Пили вчера гиперосмолярные растворы, вот мозги и сели на основание черепа.
— Представляешь, какой сейчас разброд по секторам! — он всегда берет шире.
Через час мне удалось вывести Пашу из критического состояния и — потихоньку — на улицу. После долгих расспросов и тщательной ориентировки на местности мы вышли к винному магазину с деморализующей толпой у входа.
Объяснять народу, что тут человек помирает, бесполезно — по утрам всем хреново.
Опять нашлось доброе сердце, правда, сверху попросило больше и пристроилось третьим. Мы глотнули по двести пятьдесят «сухого» и разбежались.
В запруженном потным мясом метро меня посетила агораклаустрофобия [33] Я порывался изъять у Паши ампулу реланиума — «последние патрон» он всегда носит с собой — с тем, чтобы безотлагательно разгрызть ее зубами.
Друг молча боролся со мной, народ молча косился на двух гомосеков.
На улице Горького мы купили картошку и пачку креветок. До позднего вечера пили «портвейн» и закусывали диазепамом. Вареная картошка и креветки сохли на своих тарелках. Оказывается, ни не только не гармонируют с «портвейном», но и совершенно не сочетаются друг с другом.
33
Причудливая смесь боязни толпы (агорафобия) и замкнутого пространства (клаустрофобия)