Три Нити
Шрифт:
— Да, Нуму; погибну. Но не раньше, чем ты, — тут она коснулась локтя Зово, — приведешь меня в Перстень и покажешь белым жрицам как способную девушку, которую случайно нашел у Стены. Они захотят испытать меня и отведут внутрь лакханга — того самого, где Палден Лхамо через час будет проводить обряды равноденствия. Там-то мы и встретимся.
С этими словами она приняла из лап колдуна запечатанный рог и спрятала его за пазуху.
— Нам пора, — сказал колдун моими губами. — Путь до Перстня неблизкий.
— Жаль, Нуму, — вздохнула Прийю. — Я надеялась, что ты будешь с нами… Но, может, так даже лучше! Оставайся жить в том
— Хорошо, — тихо отозвался еще один голос за моей спиной; я узнал Макару.
Надсадно скрипнуло старое, разбухшее от водяных паров дерево — это двери подземного тайника закрылись за колдуном и Прийю. Только тогда Макара обошла меня и, подобрав подол чубы, села на краю купальни. Несколько минут она молча смотрела на воду — по золотому меху на щеках катились зеленые блики волн, — а потом выбрала на рукаве место почище, отерла припухшие веки и повернулась ко мне, шипя:
— Что ты пыхтишь? Даже не пытайся убежать! Хуже будет.
И подняла вверх сжатый кулак.
Я и правда крутился и так, и сяк, пытаясь освободиться; но, поняв, что выдал себя, перестал.
— Значит, ты всегда следила за мной. Отправила меня к Кхьюнг, а сама подслушивала под дверью!
— Как будто ты об этом не знал! Меня приставил к тебе колдун; чего еще ты ожидал?
— А как же все эти разговоры про дружбу?
— Слушай, — она махнула лапой так, будто отгоняла лезущую в рот мошкару. — Я тебе и правда друг, и мне жаль, что пришлось тебя обмануть! Но в этом мире есть вещи важнее дружбы.
— А если бы Зово велел убить меня? Ну, чтобы я наверняка не помешал вашему маленькому заговору?
Макара отвела взгляд. Мне стало и жутко, и обидно; захотелось пронять ее чем-нибудь в отместку.
— Разве ты не приняла учение шанкха вместе с Кхьюнг? Оно ведь запрещает убивать.
— Если кто-то живет неправедной жизнью и умножает страдание, убить его будет благом и для мира, и для него самого! Быть может, в следующей жизни он родится теленком, или кустом крапивы, или табуреткой и очистится от груза своих грехов.
— Для Эрлика не будет следующей жизни.
— И поделом ему, — огрызнулась девушка. — Или ты думаешь, я должна пожалеть его? Так же, как он пожалел жителей южной страны? Тех, кто населял города Анджана, Вамана, Супратика?.. Знаешь, я ведь все детство провела там, за горами, среди зеленых лесов и дворцов из желтого камня! Я играла в догонялки и прятки с дочерями торговцев и горшечников: они научили меня разгрызать орехи в один укус и делать амулеты из куриных костей. Я беседовала со стариками, дни напролет сидящими в затененных нишах, как медные идолы или бровастые совы. Вместе с молодыми женщинами, надев бело-синие ожерелья из белены и борца, я разливала молоко для священных змей; золотые блюдца блестели на солнце, как глаза прячущихся в траве духов! А теперь там, за горами, нет ни золота, ни змей, ни детей, ни стариков. Только холод и смерть, которые принес твой господин. Ну так скажи мне, друг: для них будут следующие жизни? Зово говорит, что нет; что все они отправились на съедение чудовищу из глубины. Но, может, он неправ? Может, он врет, и я увижу их снова, хотя бы в следующем рождении?
— Не всех, — отвечал я, опустив голову. Макара кивнула — и вдруг заплакала, прикрыв лицо широкими рукавами. Они дрожали и тряслись, а я
— Макара! Послушай меня, прошу.
— Что?
— Неважно, кто прав — я или Зово; неважно даже, удастся его задумка или нет. Прийю все равно не вернется оттуда. Ни в одной жизни вы больше не встретитесь. Даже если ей удастся убить Палден Лхамо — в чем я сомневаюсь, — разве оно того стоит? Тебе не жалко Железного господина — хорошо, пускай. Но разве тебе не жалко сестры?..
— Думаешь, я не пыталась ее отговорить? — взвилась девушка, ударяя кулаком о камень пола. — Я умоляла! Я стояла перед ней на коленях! Я даже хотела пойти вместо нее, но этот проклятый колдун сказал, что я слишком слабая; что мне не обмануть шенов. А Прийю только рассмеялась. Она всегда была упрямой, а теперь и вовсе ни во что не ставит ни меня, ни Кхьюнг… Может, она никогда не любила нас?
Макара вздохнула и снова потерла покрасневшие глаза.
— Она сделала свой выбор.
— Думаю, ее еще можно спасти, — возразил я. — Если отпустишь меня, я верну Прийю целой и невредимой.
— Каким образом? Если ты выдашь их с Зово шенам, ее все равно казнят.
— Разве я похож на дурака? Или предателя? Может, я и не согласен с Зово, но я не желаю смерти ни ему, ни тем более Прийю. Я столько лет хранил ваши тайны! — на миг я захлебнулся горькой обидой, но сейчас было не до глупых ссор. — Слушай! Мне известны тайные ходы под городом, о которых не знают даже почжуты — одни лишь боги. По ним я доберусь до Перстня быстрее, чем Зово с Макарой, и встречу их на пороге. Увидев меня, Зово сразу поймет, что обман не удался. Он не самоубийца и не станет упорствовать! У него не будет иного выхода, кроме как отступить; и тогда Прийю будет спасена.
Макара недоверчиво покачала головой и уставилась на рябящую поверхность купели. Она замерла надолго; и мне уже чудилось, что мы навеки останемся здесь, вдвоем, до тех пор, пока капающая с потолка вода не сточит нас по капле, как куски мягкого мела. Но вдруг девушка сунула лапу в левый рукав и достала кинжал.
***
С великим трудом мне удалось затащить ездового барана, одолженного Макарой, под землю. Глупое животное упиралось, трясло башкой и опасливо нюхало затхлый воздух, но в конце концов сдалось и теперь тряско скакало вперед, по камням и выбоинам, которые были старше дворцов и лакхангов над нами. А я мог только молиться, чтобы баран не свернул шею ненароком и мне не пришлось бежать до Перстня пешком. Хорошо хоть Макара послушалась меня и сама не увязалась следом; одной заботой меньше!
Сердце билось так остервенело, что, казалось, вот-вот оторвется от корней-сосудов и выскочит прямиком через рот. От барана несло навозом и грязной шерстью; от чубы Зово, в который мне пришлось завернуться, — пылью и гниющими водорослями. Несмотря на холод, я задыхался. Длинные, узкие ходы где-то освещались бликами солнца, переданными по цепочке потускневших зеркал, а где-то — только гнилостным тлением грибов и мха. Местами и того не было; тогда мне приходилось спешиваться и, ведя барана под уздцы, пробираться на ощупь сквозь кромешную темноту. Наконец впереди прояснилось: я добрался до озера Бьяцо.