Три Нити
Шрифт:
Тогда шены по приказу Железного господина схватили учеников из общин, которыми верховодили Кала, Дайва и Видхи, и допросили их. Но никто не знал, куда эта троица подевалась! Ни под пытками, ни под действием чар и зелий белоракушечники не выдали убежища своих наставников — те как в воду канули. Однако кое-что узнать удалось: например, что Кала, Дайва и Видхи часто учили о смертности богов и о том, что страдания многих перевешивают страдания одного. Такие умники были способны на убийство, если бы сочли его оправданным!
Все это Камала поведала лха, собравшимся в покоях на носу Когтя через неделю после того, как Шаи нашли мертвым.
— И теперь, когда никаких сомнений в виновность шанкха не осталось, я предлагаю поймать и казнить каждого исповедующего это учение — сначала в Бьяцо, а потом и во всей Олмо Лунгринг!
— Камала, одумайся! — тут же воскликнул я, но мои слова утонули в реве Утпалы. Тот распрямился, отбрасывая накидку из бурого меха, и не сдерживая гнева, закричал:
— Даже если эти трое были виновны, при чем здесь остальные шанкха? Среди них есть дети, матери и отцы! Есть те, кто даже и не слышал об учителях Кала, Дайва и Видхи. И ты предлагаешь убить их?!
Боги зашептались. Я ясно видел ужас на лицах Нехбет и Падмы, и Селкет сжала губы в сомнении. Только Сиа все так же сидел, зажав белую голову между больших, покрытых бурыми пятнами ладоней — будто и не слышал речи вороноголовой. Тогда Камала обратилась прямо к старику:
— А ты что скажешь, Сиа? Ведь ты был его отцом.
Лекарь встал, пошатываясь; слезящиеся глаза беспомощно оглядывали собравшихся.
— Мой сын, — пробормотал он. — Я больше никогда его не увижу.
Вдруг колени старика подогнулись. Он упал на пол лицом вниз, протягивая ладони к месту, где сидел Железный господин — совсем как Шаи… И когда я подбежал к нему, чтобы перевернуть на спину и поднести зеркальце к губам, Сиа был уже мертв.
Когда боги поняли, что случилось, по зале пролетел испуганный вздох, а потом стало тихо — так тихо, что я различил шум ветра за стеклянными стенами. Никто не решался ни шевельнуться, ни заговорить, пока Ун-Нефер наконец не поднялся со своего места. Медленно, неверными шагами он подошел к лекарю, сел на колени, положил растопыренную пятерню ему на сердце. Я смотрел на Железного господина, дрожа от страха, не зная, что произойдет дальше.
— Не бойся, я не причиню ему вреда. Я направлю его душу в безопасное место, — прохрипел тот, а потом, будто сглотнув застрявший в горле ком, заговорил другим голосом, чистым и сильным. — Сиа, не бойся! Смотри.
Скрытые почитают тебя,
Великие окружают тебя,
Стражи ждут тебя,
Ячмень просеян,
Пшеница сжата.
Встань, Сиа. Ты не умрешь!
Встань у ворот. Видишь –
Привратник идет к тебе,
Он берет твою руку,
Он ведет тебя к небу.
Твой отец собрал пир
Для вернувшегося;
Он обнимает тебя
Он целует тебя,
Он поместил перед тобой духов –
Нетленные звезды.
— Что будет теперь? — прошептал я, глядя, как бог прячет в рукава перевитые вздувшимися жилами ладони. И тут же Камала снова возвысила голос, указывая на несчастного лекаря:
— Неужели и после этого вы не можете решиться? Утпала! Послушай меня. Я тоже жалела их, этих маленьких, злых существ.
Я смотрел на вороноголовую, не веря своим ушам; каждое ее слово припечатывало, как удар крепкой дубины. Но Железный господин покачал головой.
— Мы должны искать справедливости, а не мести, — он помолчал, будто размышляя. Камала и Утпала смотрели на него, не спуская глаз; первая покусывала губы от ярости, второй впился когтями в шрам на щеке. — Но никто не обвинит в несправедливости того, кто защищает дом и семью. Мы не знаем, где скрылись преступники; не знаем, как далеко разнеслась весть о том, что им удалось убить бога. Поэтому все шанкха старше семи лет — возраста, с которого по закону Олмо Лунгринг карают за убийство, — должны быть схвачены, доставлены в Бьяру и казнены во время ближайшего Цама. Может, их лапы не и держали кинжала; но то, что в их головах, опаснее оружия.
Утпала открыл рот, чтобы возразить, но Железный господин уже не слушал. Согнувшись, выставляя вперед себя палку, он побрел прочь; полы длинной накидки волочились следом, как тягучая смоляная тень.
***
Запершись в своей спальне, я впервые за многие годы молился — не так, как заведено у шенпо в лакхангах, а так, как было принято в доме моих родителей. Сел на пол, поджег на тарелке сухие веточки можжевельника и несколько ярких ниток, капнул в огонь масла и немного меда, которым обычно подслащивал пилюли, вдохнул синеватый дым и попытался сосредоточиться на одной-единственной мысли: «Пусть Сиа сейчас будет лучше, чем раньше». Бедный сломленный старик! Бедный, бедный Шаи! О, я был бы рад растоптать его убийц, задушить голыми лапами, наблюдая, как лиловый язык вываливается из пасти… Но остальные шанкха! Разве они заслужили смерти? Уверен, Сиа не хотел бы такой страшной мести, и Шаи тоже!
Убогое подношение догорело. Я встал и принялся расхаживать взад-вперед; меня трясло. Спорить с Железным господином бесполезно — мой голос для него не важнее комариного писка; он не отменит казнь. Значит, надо действовать самому! Спуститься в город ночью, когда дворец уснет; предупредить всех шанкха, кого я знаю, а они уже разнесут весть. Пусть бегут из Бьяру, срывают с себя четки и амулеты, прячут стриженые головы под шапками и платками… И мне нужно уходить вместе с ними! Если вернусь в Коготь, меня уже не пощадят. Так я думал, дрожа от возбуждения и страха, дожидаясь, пока час Свиньи минует середину; и вдруг маска Гаруды ожила.
— Нуму! Нуму! — пронзительно заверещало из-под одеяла, куда я запрятал проклятую штуку с глаз долой; пришлось достать ее. Маска злобно клацнула клювом и объявила. — Ты должен явиться к Железному господину немедленно!
Я обмер; первой мыслью было — бросить все и убираться отсюда как можно скорее! Но пальцы будто приклеились к лакированному дереву. Сколько я не пытался стряхнуть с лап зачарованную личину, у меня не получалось; а она все твердила: «Немедленно. Немедленно. Немедленно!» Так и пришлось подыматься в покои Эрлика. Только у самого порога эта штука отлипла от шерсти; но двери уже расступились, и я не решился повернуть назад.