Три письма и тетрадь
Шрифт:
— Ну, что я старая буду вам мешать? Пусть лучше твой молодой человек пойдёт мне машину прогреет. Справишься? — она повернулась ко мне и бросила ключи.
Я справился. В салон пошло тепло. Я сидел и дивился качеству зарубежного автомобилестроения. Наконец, в арке показалась тётя Света. Я вылез из машины и направился к дому, даже не претендуя на тёткино внимание. Но она на ходу жестом остановила меня и развернула к машине. Она открыла мне дверь, приглашая меня в салон на пассажирское место. Я был уверен, что сейчас услышу кучу гадостей о себе. Недаром же она с таким отвращением старалась меня
— Ну, что, Саша, не успела я тебя изучить — времени не было. На размазню ты вроде не похож, и то ладно. Мне ведь всё равно, что у вас там с Верой: любовь или просто так — гормоны гуляют. Уясни себе одно: девочка она золотая, и из этого болота я её вытяну. Пусть учёбу закончит, и я всё решу.
Я плохо понимал, что за человек эта московская тётушка и что она хочет. Я сидел молча, курил и ждал конкретики.
— Ну, вот чего они добились? Чего достигли? С чем оставили свою дочь? Да ни с чем. Правду можно искать, но лет до семнадцати. Никто не может поменять эту жизнь. Надо приспосабливаться. Тем более, если у тебя есть талант и возможности. Я считаю, жизнь удалась, только если твой ребёнок счастлив и у него всё есть. Разве не так?
Я всё время, что говорила тётка, вздыхал, с разнообразной степенью тяжести, вскидывал брови, поджимал губы и качал головой. Конечно, у тётки сложилось впечатление, что я так реагирую на её рассуждения вслух, но я, на самом деле, не понимал, что её так завело.
— Вы о родителях?
— О ком же ещё? А что ты вообще о них знаешь?
— Вообще? Много хорошего от людей.
— От кого? — презрительно ухмыльнулась тётя Света. — От этих юродивых? Устроили здесь Парижскую коммуну. А ты сам-то не из них?
Я небрежно засмеялся, чтобы дать понять тётке, что я точно не из «них». Хотя и был не в курсе, что она имеет в виду. Я понял, что в разговоре с тёткой необходимо отвечать расплывчато. Делать вид, что мне кое-что известно из того, что она говорит, и почаще соглашаться с её тезисами, чтобы расположить её к себе. В словах тёти Светы, я уловил главное: она хочет перетащить Веру к себе в Москву. Её желание затащить племянницу под свою опеку, было решением моего запланированного расставания с Верой. Ведь должно же это было случиться рано или поздно. А в этой ситуации получалось, что уже не я был инициатором нашего расставания, а её родная тётя. И тогда я спокойно смогу сказать: ну, так бывает в жизни.
Тётя Света становилась теперь моим единомышленником. Доводы у нас с ней были разные, но цель была одна. Тётка уже казалась мне милой доброй феей, которая взялась помочь своей несчастной крестнице. Опять же, какое замечательное вино она привезла. Ну и что из того, что сначала она смотрела на меня как на недоразумение. Это была её ошибка, за которую я уже простил её. И у меня появилась возможность потихоньку выяснить у тётки то, что я даже не пытался узнать у Веры: о её семье. Тётю Свету не надо было подгонять вопросами. Она сама увлеклась воспоминаниями вслух.
Константин Алексеевич был старшим братом тёти Светы. Их отец был крупным учёным. Из тех многочисленных
Костя рос и сообразительным, и трудолюбивым, но уж слишком своевольным. Ему легко давались все предметы, но к нему были постоянные вопросы по дисциплине. Он мог спорить с учителями, часто спорил с отцом, с друзьями. Единственным человеком, кого Константин выслушивал без возражений, была их мать. По совету отца, после школы, Костя всерьёз занялся в математикой. Судя по тому, как расписала тётка, все ему давалось легко. Никто не сомневался в его блестящем будущем. А в личной жизни ему поспособствовала сама тётя Света. Это она познакомила брата со своей однокурсницей. Светлана и Надежда учились на факультете журналистики.
Всё у Константина и Надежды складывалось отлично. Перед молодой семьёй лежала прямая, как кратчайшее расстояние между двумя точками, дорога к счастью.
— С брата, конечно, всё началось, — тяжело вздохнула тётя Света. — Но он всегда был такой увлекающийся, а вот как она во всё это втянулась?
Если убрать все поминутные ахи и охи тёти Светы, я понял следующее. Её брат предложил применить выведенные им алгоритмы сначала в статистике, потом в истории, а потом и в языкознании. Этим никто не заинтересовался, и Константин Алексеевич занимался этим самостоятельно с немногочисленной группой таких же, как он, энтузиастов. Вроде никому не мешали и не переходили дорогу. Но среди коллег это вызвало возмущение. Ему выдвинули ультиматум, чтобы он прекратил все свои исследования. Какой-то деятель объявил их антигосударственными. Сверху попытались воздействовать на Константина через отца. Потом пообещали неприятности самому отцу. В общем, работу ему пришлось оставить, а через некоторое время, он с женой и маленькой дочкой перебрался жить во Владимир.
— Вот скажи мне, — тётя Света сделала возмущённое лицо и нависла надо мной, — зачем нужно было бежать из Москвы и тащить семью в это болото. Ещё раз: бо-ло-то! И не говори мне, что это не так. Он даже не работая смог бы обеспечить семью, если бы остался дома. Его никто не гнал.
Я молчал. Эта семейная трагедия меня не взволновала ни грамма. Но для приличия, что-то похожее на взволнованность я всё же изобразил: я резко схватил без спроса тёткину пачку сигарет, достал одну и нервно закурил.
— Конечно, Костя виноват, — продолжила тётка тоже закуривая, — но она! Я удивляюсь. Вместо того, чтобы мужа с небес на землю спустить, стала первой его сообщницей. Боролась я за них бешено. Да что толку, почти врагами с ними стали. У них свой мир, свои идеи, свои заскоки…
— Понятно, — сказал я, — диссиденты.
— Да какие, нахрен, диссиденты, — воскликнула тётка. — Если бы диссиденты, это ещё куда ни шло. Уже года два могли со своего диссидентства пенки снимать. Нет, тут похуже.