Три подруги и все-все-все
Шрифт:
Я не сомневалась — он был здесь, потому что сам этого хотел. Хотел заставить ощутить всю полноту моей беспомощности и ранимости перед ним, наслаждаясь результатом.
Это было его местью: позволить осознать и сохранить в памяти всё, что он со мной делал, но не дать и шанса на сопротивление.
Сперва он медленно оглаживал кожу, дотрагиваясь с осторожностью, так, словно я была не просто стеклянной, а воздушной и могла растаять от любого случайного вздоха. В этой осторожности было всё: нежность, трепетность, тоска и безнадёжность борьбы. Но
Я ощущала каждое его движение так, как если бы мы делили один мир на двоих, и он был только нашим. Никого больше не существовало, только мы двое. Изоляция губительна для развития, но порой только в ней и есть спасение, например, во время тяжёлой и затяжной болезни, когда всё, что ты можешь сделать — отгородиться, защищая себя и других. Сейчас я никого не защищала, но я болела…
Я услышала его вздох, глубокий, намеренно медленный в попытке самоуспокоения, а потом почти сразу прерывистый, словно что-то в нём надорвалось.
Взяв мою ладонь в свою, он погладил пальцы, раскрыл их и приложил к чему-то, что распространяло тепло, которое я почувствовала ещё до прикосновения. Мои глаза по-прежнему были закрыты, но по сильному удару я поняла — под моей рукой его сердце, его высоко поднимающаяся грудь в срывающихся вздохах.
Он продолжал тесно прижимать мою руку к своему телу, пытаясь подавить это устремление к тьме, которое бурлило в нём, как плавленая магма внутри проснувшегося вулкана. Кто его пробудил? Кто заставил его пылать так сильно, что хочется отодвинуться, чтобы не обжечься… чтобы не сгореть вместе с ним, будучи испепелённым этим густым, концентрированным желанием, которое вот-вот было готово захлестнуть нас с головой и всё уничтожить.
Кто-то застонал, и я не сразу поняла, что это была я, а когда поняла было уже поздно. Я начала тонуть. Впервые в жизни узнала, что это такое. И как это страшно. Я никогда не тонула в воде, но сейчас я захлёбывалась серым безвкусным туманом, погружаясь в него всё глубже, чувствуя, как некая непреодолимая сила утягивает меня на дно, вот только… дна не было, только бесконечное падение внутри картонного сна.
Я пыталась выбраться, мысленно в своей голове я царапалась и карабкалась обратно, я хваталась за остатки реальности, а ухватилась… за него. Дёрнулась. И вынырнула.
Тело, которое горело совсем не метафорически, отчего я задумалась, а нормально ли это для хладнокровных во всех смыслах вампиров иметь такую температуру, упало на меня. Руки добрались до живота, задрала край футболки и пробрались под ткань. Ладонь легла на мой живот, накрывая его почти полностью, настолько крупной она была по сравнению со мной. От этого жеста перехватило дыхание. Животные не подставляют свой живот никому, как и горло, потому что это два самых уязвимых места. И вот его рука лежала на мне, показывая,
Тихонько подув, он убрал прядь волос с моего лица, наполовину уткнувшегося в подушку. Сухие мягкие губы коснулись уха, зубы царапнули мочку и сжали на короткий болезненный миг. Если бы могла, то закричала бы, но я не могла. Отпустив, он поцеловал там, где только что безжалостно укусил, и я услышала шёпот:
— Я уничтожу всех, кого ты знаешь. И она мне в этом поможет. Потому что… ни мне, ни ей ты не нужна… живой.
Длинные пальцы схватили подбородок, выворачивая голову ещё сильнее, полностью обнажая шею.
Короткая заминка.
И он ударил.
Вампирские зубы вонзились в меня, легко протыкая тонкую кожу и погружаясь в вену так глубоко, что показалось, будто добрались до гортани. Я могла почувствовать клыки на вкус, как если бы он запустил их в мой рот.
— Ди! — громко выкрикнул кто-то, схватил за плечи и дёрнул.
Я распахнула глаза. Надо мной нависла бледная до синевы банши, с круглыми, как у старых кукол, глазами, удерживая моё тело на вытянутых руках.
— Ди, — повторила она и легонько встряхнула. Её голос дрогнул и сорвался.
— Что? — вяло спросила я, с трудом удерживая голову в вертикальном положении и чувствуя себя такой слабой и сонной…
— Ты… твоя постель… всё в крови, — сумбурно и непонятно прошептала подруга. Последние слова были похожи на порыв ветра, они пронеслись мимо, взлетели и растаяли под потолком, оставив после себя растерянность, которая быстро сменилась испугом, перешедшим в шок, когда я повернулась и увидела залитую кровью подушку. С трудом подняв дрожащую руку, я прикоснулась к шее и поднесла ладонь к глазам.
— Хоть картину пиши, — прохрипела я. — Где вместо красок — моя кровь. Как ты думаешь, Руська бы оценила?
— Нашла время шутить! — прокричала подруга, бережно опустила меня обратно на постель и выбежала. Вернулась почти сразу с прижимаемой к груди аптечкой.
Заставив меня пересесть в кресло, она быстро обработала рану, хотя могла бы и не стараться и даже наложила повязку.
— И как мне с этим ходить по городу? — я потрогала бинт, сложенный в несколько слоёв и закреплённый на коже четырьмя щедрыми полосками пластыря.
— Главное, чтобы ты смогла ходить, — проворчала Ниса, чья оторопь сменилась на глубокую обеспокоенность. Нервно захлопнув аптечку, она встала, походила по комнате и заявила:
— Это больше нельзя игнорировать.
— Что именно? — я сложилась вдвое, забравшись в кресло с ногами.
— То, что он с тобой делает! Ты должна переехать!
— Куда? — безразлично спросила я, укладывая голову на подтянутые к груди колени, пока Ниса нервно топталась на месте, время от времени заламывая пальцы до противного хруста. — К тебе нельзя. Там он тоже был. А у меня создаётся впечатление, что он способен входить всюду, где был хотя бы единожды. В гостиницу? Там правило приглашения не работает.