Три поколения
Шрифт:
В низине было сыро и холодно. Расползавшийся туман холодным и мокрым пологом обволакивал с головы до ног. Амоска начал дрожать. Темная синева неба заметно становилась светлей. Звезды гасли.
Лежавший спокойно Тузик поднял голову и насторожился. Амоска тоже насторожился, и опять заколотилось у него сердце. Вдруг Тузик вскочил на ноги и залился звонким лаем.
Амоска стремительно упал на щенка и схватил его за морду, левой рукой он отвязал подвязку, обмотал ее вокруг морды щенка и крепко стянул.
— Теперь
Тузику не понравилась новая выдумка Амоски. Он с остервенением начал срывать подвязку, работая передними лапами.
— Вот еще на беду мою увязался, собакин сын!
Амоска схватил щенка и зажал между коленями…
Уже можно было различить отдельные голоса идущих по тропинке промышленников.
— Наши!
Навалившись грудью на глухо визжавшего щенка, Амоска от волнения даже глаза зажмурил.
Вавилка, Зотик и Митя быстро сбегали вниз и были уже напротив. Сзади цокали о камни подковы лошади.
Амоска только крепче жмурил глаза.
— Братцы! Да он спит, жаба! — послышался над самым ухом голос Терьки.
«А что, если не открывать глаз совсем?» — мелькнуло в голове Амоски. Но Терька уже встряхнул его за воротник зипуна.
Первое, что Амоска увидел, были собаки: наумычевский Бойка и мокеевский Пестря дружелюбно обнюхивали все еще пытавшегося освободить морду от повязки Тузика. Лица Терьки, Зотика и Вавилки были суровы, и только в глазах Мити Амоска заметил не то сочувствие, не то улыбку.
Амоска отряхнул приставшие к зипуну иглы хвои и заговорил:
— Убейте, а домой не вернусь!
— Врешь, вернешься! — крикнул Терька, собираясь кинуться в драку.
Амоска угадал намерение брата и прижался к стволу пихты, готовясь пустить в ход и ноги и руки. В этот момент подошел дед Наум, за ним показалась среди деревьев голова Рыжушки, а потом и Феклиста.
Амоска кинулся к деду Науму и упал на колени.
— Возьмите! — выкрикнул он и протянул к деду руки.
Дед Наум и окружающие, как показалось Амоске, молчали очень долго. Это молчание и пугало, и обнадеживало.
«Переглядываются, наверное, — подумал Амоска, не отрывая головы от земли. — Буду лежать, пока не согласятся». Но терпения его хватило лишь на одну секунду. Подняв голову, он устремился к деду Науму:
— Я знаю, дедынька, они давно смерти моей хотят. Одного бросить в Козлушке!.. Да меня или рыжманки на куски раздерут, или Анемподист живьем съест…
Эти слова Амоска уже давно приготовил, и они ему казались неотразимыми. Кроме того, в запасе у него было еще много доводов.
Настроение ребят, особенно Терьки, он угадывал прекрасно и потому смотрел на деда: «В нем вся сила — он всему голова!»
— Лишний я не буду, а провьянту я себе на две зимы заготовил! — с дрожью в голосе выкрикнул Амоска.
А дед Наум все молчал и стоял, крепко задумавшись.
Освободив наконец морду от повязки, Тузик затеял с Бойкой игру. Его вытянутая голова с отрубленными ушами и глупыми коричневыми глазенками вызывала невольную улыбку. Куснув отвернувшегося Бойку за кончик хвоста, он, стремительно описав круг, мгновенно припал к земле и глядел искоса и лукаво, готовый при первом движении Бойки сорваться и бежать что есть силы.
С Амоски дед Наум перевел глаза на веселого Тузика, на улыбавшееся лицо Мити.
— Пойдем! — сказал он наконец.
Амоска вскочил и кинулся к нему:
— По гроб жизни… а умрешь — на могилку каждый день… приходить буду…
Ребята молча отвернулись и пошли на дорогу. Феклиста засмеялась, сверкая белыми, ровными зубами.
— Ну и навязчивый парнишечка — пристанет, как смола, никакими силами не отдерешь… На могилку придет, таракан его закусай! — хохотала молодая женщина.
Глава XL
В лесу стояла тишина.
Лишь изредка сорвавшаяся с вершины пихты смолистая шишка со звоном падала на гулкую землю, да треск сломанного под ногой сучка взрывал тишину, как выстрел.
Октябрь серебрился инеем по утрам; ночами стояли крепкие заморозки. Белка была уже пепельно-дымчатой.
— Без снегу, на инеях перелинял зверишка, — вслух сказал дед Наум.
Митю, Амоску и Тузика одинаково волновали и первая мелькнувшая на дереве белка, и упавшая с пихты шишка, и вспорхнувший в мелколесье рябчик, и выскочивший из колодины полосатый бурундук.
Амоска, бойко шагавший впереди всех, и Тузик, рыскавший по сторонам, к обеду заметно убавили свою резвость. Щенок уже не порывался заигрывать с собаками, а, опустив голову, безучастно плелся за хвостом Рыжушки. Амоска передал Феклисте заплечницу, потом винтовку и, наконец, даже натруску.
Отказавшись вначале от предложения Феклисты сесть на лошадь, он теперь ежеминутно ждал, не повторит ли она свое приглашение.
Зотик, Терька, Вавилка и Митя ушли далеко вперед. Дед Наум тоже заметно стал сдавать и на подъемах держался за хвост лошади.
Дорожка уступами лезла в гору. Начинался подъем на Щебенюшихинский белк.
Феклиста слезла с Рыжушки, замотала повод и пустила лошадь следом за собой по дорожке. Тяжело навьюченная Рыжушка, одолев уступ, останавливалась. Ноги в коленках у нее дрожали мелкой дрожью, тело дергалось взад и вперед, над глазами и на храпке выступили капли пота. Передохнув, лошадь трогалась дальше, одолевала новый подъем и потом снова сама останавливалась отдохнуть.
На остановках дед Наум и Амоска садились у дорожки, и Тузик вытягивался с ними рядом. Дышали они так же прерывисто, как и навьюченная Рыжушка.