Три поколения

Пермитин Ефим Николаевич

По злобному лаю Пестри, по взвизгиванию щенка Наум Сысоич знал, что собаки нашли белку. Лай вначале усилился, потом смолк.

«Подошли… Целятся», — определил дед Наум.

Митя и Амоска не видели тайги, не замечали цеплявшихся за лицо и руки колючих лап. Лай собак точно ударами молотка отдавался в мозгу, в сердце, неотразимо влек к себе. В горле пересохло, в глазах мелькали стволы кедров, руки судорожно сжимали ружья.

Высокий, ничем не отличающийся от других кедр, под которым перебегали собаки, показался

обоим единственным, незабываемым на всю жизнь. Амоска твердо был убежден, что он первый увидит и первый выстрелит по затаившемуся зверю.

«Не соболь ли?» — думал он.

Митя, приставив берданку к плечу, перебегал глазами с сучка на сучок. За одним из них, ему показалось, что-то шевелилось.

«Соболь!» — мелькнула мысль.

Дрожащими руками Митя стал целиться. От волнения ноги подгибались в коленях, на мушке качался взад и вперед весь кедр. Митя силился сдержать прыгающее ружье, но оно ходуном ходило в руках.

Он взглянул на Амоску. Амоска целился, и, как показалось Мите, в то же самое место, куда целился и он. Митя нажал на спуск.

Тайга ахнула. Посыпавшиеся на землю сучки и ветки, тень метнувшегося маленького пушистохвостого зверька совсем с другой стороны дерева, загремевший и все удаляющийся лай собак — все это ошеломило Митю, он потерял способность двигаться и говорить.

Амоска что-то азартно крикнул и побежал. Ствол его винтовки курился.

«Значит, Амоска тоже промахнулся», — радостно подумал Митя. Он бросился бегом на новый лай Пестри и подвизгивания Тузика.

На полянку вышел Наум Сысоич, посмотрел вслед убегающему Мите и снова тихо побрел за ним.

— Оба еще, как Тузик, визжать готовы, а соображения никакого…

Дважды раскатисто прогремели выстрелы, и дважды с лаем уносились в глубь тайги собаки. Первым дед Наум встретил возвращающегося Тузика. Щенок подошел к ногам деда и повалился. С розового вываленного языка его светлыми капельками сбегала вода.

Тузик тяжело дышал и время от времени взглядывал на деда Наума опьяневшими от азарта и усталости глазами. Вслед за ним вышел бледный, без шапки, со слипшимися на лбу волосами Амоска.

— Тут где-то, окаянная, свалилась…

Амоска пристально смотрел под деревьями и избегал глядеть в глаза деду. Наум Сысоич подал ему давно подобранную шапку и спокойно спросил:

— Ушла, видать?

Амоска вытянул вперед винтовку и, не ответив на вопрос деда, заругался:

— Да закатай ее, винтовочку! Ну скажи, до чего тугой спуск! Давишь, давишь…

Подошел Митя.

— Понимаешь, выпалил — чак! — осечка… — начал было, волнуясь, рассказывать он, но лай Пестри остановил его.

Дед Наум взял за плечи того и другого и ободряюще сказал:

— Вот мы ее сейчас! Только, чур, за мной следом. Стрелять будете поочередно. Закладывай патрон, Митьша.

Митя вновь почувствовал озноб

и дрожание в коленках.

— Не высовывайся! — погрозил Амоске дед Наум и, сделав полукруг, стал подходить из-под ветра.

Ребята шли следом. Амоска держал взятого на сворку Тузика. Пестря уставился на вершину кедра и время от времени лаял. Чувствуя приближение охотников, он усилил голос. Сильное тело собаки, дернувшись во время лая, мгновенно замирало. Настороженные ушки вздрагивали.

Пестря не видел затаившегося за суком зверька, но отчетливо слышал, как он легонько скреб когтями.

Дед Наум понял, что собака чует, но не видит и лает на «коготок».

«Крепко запала, без стука не разглядеть…»

Пестря стал бросаться на дерево, грызть и царапать когтями кору.

— Пугает, заставляет шевельнуться, — шепнул Мите дед Наум. — Становись здесь, ружье возьми в плечо.

Митя слепо повиновался. Голос деда падал точно сверху. Ствол берданки по-прежнему качался.

— Не дам стрелять, пока не уймешь сердце! Опусти ружье! Ну, теперь целься в мою шляпу.

Наум Сысоич повесил шляпу на сучок кедра.

Спокойный голос деда и такая простая цель, как шляпа, успокоили Митю. Сердце начало биться ровнее. Мушка уверенно ложилась в середину войлочной тульи.

— Эдак же и в белку целься, — услышал он спокойный голос деда. — Вершинка раздвоилась, а рядом сук, тут надо бы ей быть. Сюда и смотри, а я хлопну.

Дед Наум звонко хлопнул в ладоши. Митя и стоявший рядом Амоска одновременно увидели, как шевельнулась между развилками ветка.

Митя повел стволом, поймал на мушку вздрагивающую веточку. Вровень с ною торчали пушистые кисточки. «Голова», — пронеслось в мозгу Мити. Он точно оцепенел, впившись в прорезь на стволе и во вздрагивающие кисточки на ушах притаившейся белки.

Выстрел Митя не слышал. Видел только сорвавшийся с вершины кедра пепельно-серый пушистый комок. Белка падала, как показалось Мите, долго-долго. Он подбежал и на лету поймал мягкое, горячее тельце первого убитого им зверька.

Тузик при виде падающей белки рванул опояску и уронил Амоску. Подскочив к Мите, щенок подпрыгнул. Митя боязливо поднял руку и крепко стиснул зверька. Тузик залился злобным, непрерывающимся лаем.

— Большой толк будет из собачонки, — сказал дед Наум.

Амоска забыл о неудаче, об острой зависти к Мите и восторженно смотрел на беснующегося своего любимца.

На стойбище вернулись в разное время.

Амоска и Митя, не слушая и перебивая один другого, рассказывали деду Науму и друг другу о только что пережитом. Четыре белки, убитые Митей, и одна — Амоской, рядом лежали на столе. Ушастые головки были слегка подогнуты. Хвосты белок ребята откинули в одну сторону.

Дед Наум собирался обдирать тушки и точил на бруске кончик ножа.