Три поколения
Шрифт:
Щупленький, бесцветный, с белыми ресницами, врач Пришкин на спор с есаулом пытался отвлечь капитана Огородова от поросенка и медовухи и вызвать его на разговор, но артиллерист только мычал да обтирал засаленные, мокрые усы.
Один тамада Песецкий, хотя и пил наравне со всеми, был совершенно трезв, и только свекольно-румяное лицо его багровело. Он подозвал вестового Мишку и шепнул ему что-то. Через минуту оркестр грянул лезгинку, и на середину горницы с обнаженным кинжалом, на носках сафьяновых сапожек выбежал мальчишка,
Мальчишка пронзительно гикнул и закружился так быстро, что Алеше показалось, будто у него еще одно лицо на затылке. Есаул Гаркунов тоже не выдержал — топнул, звякнул шпорами, и посуда на столе зазвенела.
В горницу снова вкатился вахмистр Грызлов. Он дождался, когда есаул кончил пляску, и подошел к нему.
— Вон! Вон, животное! — закричал на Грызлова взбешенный есаул.
— Пакет от главного командования! — силясь покрыть и оркестр и крик Гаркунова, покраснел от натуги вахмистр.
Хмель с Алеши слетел.
Есаул нехотя вскрыл пакет, и густые брови его сбежались к переносью. Он не дочитал сводку до конца и сунул в карман.
— Песецкий! Шампанского!
Пробка со звуком разорвавшейся хлопушки взлетела в потолок. Игристая пена рванулась в граненые бокалы.
— Господа офицеры! — Есаул поднял бокал с играющим вином и достал из кармана сводку главного командования.
Все взяли бокалы. Алеша затаил дыхание.
— Тревожные вести, господа! — проговорил есаул. — Степные партизанские части Замонтова соединились с крупными частями горнопартизанских отрядов Крестьяка. Отряд поручика Каурова уничтожен. На северном фронте партизаны соединились с Красной Армией… — Есаул обвел всех строгим взглядом. — Обратно пути нам нет. Путь наш теперь один — через Чесноковку, к черту на рога!.. Прощай, родная, любимая земля!
Есаул замолк. Лицо его стало бледным и строгим, как на молитве, словно и не был он пьян до этого.
— Пойдем налегке. Пленных в расход!.. Прощай, родная русская земля! — тихо повторил он, потом молча выпил вино и разбил бокал об пол.
— Песецкий! Шампанского! Музыка! Музыка!.. — закричал вдруг «молчальник» капитан Огородов.
Рев оркестра сотрясал стекла в рамах.
Пили бокал за бокалом.
Алеша окончательно протрезвился и выливал вино под стол.
«Мухи перед гибелью злы», — вспомнил он фразу Ефрема Гаврилыча.
Алеша смотрел на офицеров.
«Завтра же похороню вас всех!..»
Ему было жаль только милую, ласковую Веру Петровну, и он мучился сознанием, что утром она будет безжизненно холодной и страшной…
«В самую последнюю минуту я скажу ей… Пошлю в обоз… Я спасу ее…»
Тамада Песецкий позвал вахмистра Грызлова.
— Балет! — весело крикнул сотник.
— Слушаюсь! — и вахмистр бросился в дверь. Но через минуту Грызлов вернулся к Песецкому. — Всех пятнадцать?..
— Всех!.. На площади!..
Алеша
— Коронный номер нашего Казика… Арестованных бандитов сейчас пустят в расход, а жен и дочерей пригонят сюда, разденут и заставят плясать…
Перед Алешей мелькнули бородатые лица, прижавшиеся к решетке окна в тюрьме…
— Незабываемое зрелище, Анатоль! — Вера Петровна стиснула похолодевшие пальцы Алеши.
Он невольно отпрянул от нее, бросился из-за стола к сотнику. Упал на колени и протянул к нему дрожащие руки:
— Казимир Казимирович! Голубчик! Пощадите!
Сотник удивленно взглянул на Алешу.
— Встаньте, прапорщик Палагинский! Что за глупости! — сказал он, и красивое лицо его потемнело.
Алеша опомнился и истерически захохотал:
— Сотник! Сотник! — не поднимаясь с колен, повторил он. — Сохраните их до завтра!.. Для меня!.. Я еще ни разу!.. В Чесноковке поупражняюсь… Ради бога!.. — вновь комически выкинул он руки в сторону Песецкого.
Сотник засмеялся.
— Грызлов! — крикнул он в глубину комнат вахмистру.
— У вас пятнадцать? — переспросил сотник появившегося на пороге Грызлова.
— Так точно, пятнадцать, господин сотник!..
— Семь с половиной отделите для практики прапорщику. Желание гостя священно у нас в отряде… Выберите только, у которых шеи потолще… — в улыбке Песецкий показал блестящие широкие зубы. — Остальных в балет!
Алеша поднялся.
— Спасибо! — сказал он и сел на свое место, отодвинувшись от Веры Петровны.
Гости разошлись в три часа ночи.
В соседней комнате зажгли лампу. Алеша заглянул в дверь: вестовой есаула Мишка стоял у стола и допивал медовуху через горлышко из графина.
Алеша не мог сдержать напора чувств и, полуодетый, вышел к нему:
— Здорво, Михаил!
Вестовой испуганно повернулся. Графин со звоном упал и разбился.
— Ничего! Это ничего, Миша! — подбежал к нему Алеша и нагнулся вместе с вестовым над осколками графина.
На полу они улыбнулись один другому, как напроказившие школьники, и встали.
— Это такой пустяк! Главное — выступаем! Выступаем!.. — повторил Алеша и дружески хлопнул вестового по плечу.
Мишка удивленно взглянул на юного прапорщика и рассудительно сказал:
— Чего тут радоваться, господин прапорщик? Маета одна с этими переходами. Только, можно сказать, обжились, обгляделись… ну, одним словом, перезнакомились…
— Да ведь это же не просто переход в другую деревню, а бой! Понимаешь ты: решительный, важный бой! — возмутился Алеша равнодушию Мишки.
— Так точно, господин прапорщик! Это совершенно правильно! Это я, конечно, по необразованности!.. — почувствовав в голосе Алеши недовольные нотки, поправился вестовой. — Через полчаса будить есаула, а у меня — не у шубы рукав… — И Мишка принялся за уборку.