Три поколения
Шрифт:
Капитан Огородов ехал впереди на маленькой белой лошадке калмыцкой породы. В длинной шинели и высокой папахе, он был необыкновенно забавен. Ноги его доставали чуть не до земли. Алеше показалось, что косматый конек под грузным артиллеристом гнется и стонет.
Капитан молча поздоровался с офицерами и дал объехать себя сотне.
— Христос на осляти… — сострил сотник Песецкий, но ни есаул, ни Алеша не отозвались на шутку.
Дорога круто пошла в гору. Стало немного светлее. Из сплошной черной массы деревьев, чуть заметные, проступали контуры стволов. Впереди,
На разгоряченной, потной лошади подскакал к командиру связной и сообщил, что Стремнинский перевал свободен.
— Даже дозоров не встретили. Пехота поднялась и отдыхает…
Есаул приказал связному передать в роту, чтоб ускорили движение, и сам пустил коня легкой рысью. Сотня, скрипя седлами и бренча саблями, гулко зарысила следом.
Алеша наблюдал, как возбуждение, охватившее офицеров, передалось ехавшим сзади кавалеристам. Он чувствовал, что сообщение об оставленном партизанами Стремнинском перевале обрадовало всех. Но больше всех ликовал Алеша. Он испытывал острое, щемящее чувство охотника на верной тропе. Зверь идет как по струне, не свернет, не уйдет от ловко поставленной западни…
О себе не думалось в эти минуты. Хотелось только скорей одолеть пространство, отделяющее зверя от западни. Алеша выпустил Зорьку на голову вперед, но есаул ехал той же ровной рысью…
— Прапорщик Палагинский, не спешите на тот свет… — засмеялся сотник.
Алеша даже головы не повернул в сторону Песецкого.
А подъем все круче и круче. Нагрудники врезались в шеи лошадям. Кони стали задыхаться, И есаул перевел Баяна на шаг. Впереди неясной еще линией вырисовывался хребет перевала.
«Все хорошо! Все прекрасно!» — думал Алеша.
Даже морозный горный воздух казался ему сегодня особенным, легкие так глубоко вбирали его. Хотелось резких движений. Крикнуть хотелось: «Я не трус! Не трус!»
И опять внимательно заглянул себе в душу Алеша: там по-прежнему было светло и радостно. Он больше всего боялся, что запас мужества в решительный момент может иссякнуть и он не сделает того, что решил сделать.
«Этого не будет!.. Лучше застрелиться!.. Не будет!..»
Алеша стиснул зубы и снова невольно подогнал Зорьку, но офицеры вновь отстали, и он умоляющими глазами посмотрел на них. На гребне перевала новый связной осадил взмыленную лошадь перед есаулом. Стало еще светлее. Видно было, как пар поднимался от коня всадника, видны были даже глаза кавалериста.
— Господин есаул!.. — задыхаясь от быстрой скачки, взволнованно заговорил он. Лошадь связиста качалась и дышала так же жарко, как и всадник. — Разведчики донесли… Слышна частая стрельба с северной стороны Чесноковки… Близ ущелья замечен полевой караул… Разведка и охранение залегли. Ждут ваших распоряжений…
— Где встретил роту? — хищно поднявшись на стременах, спросил есаул.
Но по тону вопроса и по сверкнувшим его глазам Алеша чувствовал, что есаул напряженно обдумывает что-то свое, не зависимое от ответа связного. Песецкий, как и есаул,
— Батарею с прикрытием поставить на гребне Стремнинского. Огонь по северной окраине деревни — только по моему распоряжению!.. Связной! — повернулся есаул к кавалеристу. — Роте передашь приказание выдвинуться на линию охранения… Без нужды огня не открывать… Марш!
Лишь только посланец ускакал, есаул достал портсигар, закурил и между первой и второй затяжкой сказал:
— Силы противника оттянуты полковником Елазичем. Надо собрать отряд в кулак и на плечах у охранения ворваться… Огонь по северной окраине деревни отрежет их резервы… Ваше мнение, господа офицеры?..
Но Алеша чувствовал, что и этот вопрос есаул задал так же, как спросил у связного о роте, и поколебать его в принятом решении уже нельзя…
— Я думаю… — начал было Алеша, но взглянул на нахмуренное лицо Песецкого и остановился.
— Решение правильное… только… — замялся сотник. — Мое мнение — не особо спешить… Полковник старше чином — доставим ему удовольствие по старшинству… — улыбнулся Казимир Казимирович, обнажая блестящие из-под пышных усов зубы.
Есаул наклонил голову и не ответил Песецкому.
Потом Гаркунов бросил недокуренную папиросу; она огненной дугой упала в снег. Есаул решительным рывком надвинул серую папаху на лоб и властным, резким голосом скомандовал движение.
Глава LIX
Задолго до рассвета стали подходить из деревни женщины с горячими шаньгами в платках и передниках: печи они вытопили ночью.
Некоторые принесли с собой дробовые шомпольные ружья. Вдова Фекла приволокла березовую жердь.
— Этой клюшкой, мужики, я зараз пяток белозадиков с ног уроню…
Командир отделения Пальчиков размещал женщин у груды камней над кручей ущелья.
— Стрельбу откроете только по выстрелу Потапа Мазюкина из пушки. До этого — боже сохрани! Ноги повыдергаю! Уши к заду пришью!
Настасья Фетисовна, Гордей Мироныч и Никодим пришли вместе. Ни уговоры жены, ни запрещение Варагушина не удержали Корнева в эту ночь на постели.
— Лежать мне все едино где… Там, может быть, на что-нибудь да сгожусь… В крайности левой рукой… В крайности ногами камень обрушу…
Никодим вступился за отца:
— Мама, не задерживайте батю, ради господа!.. Да хоть бы и до меня доведись, я бы на карачках уполз…
Корневы заняли позицию у камней, наношенных Никодимом и пестуном. Бобошку мальчик накрепко привязал в хлевке и дверь подпер колом: «Убьют дурачка ни за что, ни про что…»
Из всей семьи Корневых вооружен был только Никодим: за плечами драгунская винтовка, на боку шашка.
А женщины все подходили. Часть из них, разыскав мужей и сыновей, располагалась с ними рядом. Но большинство женщин Пальчиков разместил как можно дальше от входов в ущелье со стороны Маральей пади.