Три повести о любви
Шрифт:
Вся тройка села в том же порядке, как шла: Светлана — в середке, Ипатов и Валька — по краям.
Старший лейтенант продолжал кому-то втолковывать:
«Я повторяю: на мокрое дело он не пойдет… Еще раз повторяю, не пойдет… Опять — двадцать пять!.. Ну, не знаю… не знаю… Может быть, и гастролер!.. Давай, давай!.. Будь здоров! — Он положил трубку и сказал: — Слушаю вас!»
«Мы к лейтенанту, — Ипатов показал на пустующий стол, — ну, в черном полушубке… Он здесь?»
«Ушел по делу… А зачем он вам?»
«Мы пришли по поводу квартирной кражи на Большой Подьяческой…» — и он назвал дом и квартиру.
«А,
«Почему музей… и почему адмиральский?» — спросил Ипатов, с одной стороны удивляясь затаенному злорадству, с каким были сказаны эти слова, а с другой — милицейской интуиции: в момент кражи отец Светланы был еще капитаном первого ранга. Ипатов почувствовал, что Светлана также отметила это и смутилась. Кроме того, ее, очевидно, задело словечко «музей».
«Это так… — ответил старший лейтенант, — мы между собой называем… Так, собственно, кто вы и с чем явились?»
«Это дочь хозяина квартиры, — кивком головы Ипатов показал на Светлану: щеки ее были все в красных пятнах. — А мы ее однокурсники по Университету. Я хотел предложить товарищу следователю свои услуги. Дело в том, что я видел одного из воров…»
«Видел? Когда?»
«Во время кражи…»
«Ипатов?» — вдруг вспомнил старший лейтенант.
«Да… Откуда вы знаете?» — удивился тот.
«Сегодня вашего следователя нет и до конца дня не будет. Приходите завтра!»
«В какое время?»
«Лучше с утра».
«Ясно, — сказал Ипатов и обратился к своим спутникам: — Пошли!.. До завтра, старшой!»
«До завтра!» — ответил старший лейтенант равнодушно.
Они вышли из милиции и отправились на Большую Подьяческую. По дороге они все рассказали Вальке, и тот прямо-таки загорелся сопровождать Ипатова по злачным местам, чтобы подстраховать, на всякий пожарный случай…
Еще издалека Ипатов заметил маячившую у знакомого подъезда фигуру в модном синем полупальто в крупную клетку и пушистой меховой шапке. И почему-то тотчас же решил, что незнакомый парень ошивается здесь неспроста, наверно поджидает Светлану.
Так оно и было.
Светлана же по своей близорукости узнала парня не сразу, только когда почти вплотную подошли к нему.
«Игорь, ты?» — сердито удивилась она.
«Я, — ответил он, осторожно улыбаясь. — Зинаида Прокофьевна и Алексей Степанович сказали, что ты вот-вот должна прийти. Я решил подождать внизу».
«Знакомьтесь!» — сказала она.
«Игорь!» — глаза у знакомого Светланы были какие-то жалкие — растерянные и огорченные — и одновременно моргали.
«Костя!»
«Валентин!»
«Ну, пойдемте ко мне!» — как-то скучно пригласила она и первой не спеша поднялась по ступенькам подъезда…
Два врача — палатный и заведующий общим отделением — вчера, один утром, другой днем, кажется даже независимо друг от друга, заявили Ипатову, что если и дальше так пойдет, то недельки через две его выпишут. Правда, выписка эта еще не окончательная. Сперва, как водится, его направят на реабилитацию в санаторий, и только оттуда домой, где тоже какое-то время придется посидеть на больничном. Ипатов быстро прикинул: на завершающем этапе лечения, совпадающем в днях со встречей, он будет волен распоряжаться собой и своим временем. И никакой врач не сможет помешать ему побывать на сборе бывших однокурсников.
Конечно,
И вообще он ничего хорошего не ждал от этого сбора. В позапрошлом году была уже одна подобная встреча. Правда, не с университетскими, а со школьными друзьями. Отвыкшие друг от друга, отдаленные от общего прошлого сорока двумя годами трудной и суетной жизни, они встретились, в основном отдавая долг укоренившейся традиции. Они заставляли себя улыбаться, целоваться, смеяться, делать вид, что ох как им весело и интересно. Впрочем, к концу вечера и в самом деле в душе что-то тронулось. И уже почти до самого конца встречи они видели и чувствовали себя мальчишками и девчонками — страшно озорными, смешными, нелепыми.
Да, почти до самого конца. А там вдруг появился Коля Саввин, которого никто не звал, потому что в войну (вернее, последние ее два года — после плена) он служил во власовской армии и был даже награжден, по слухам, Железным крестом. Потом он, правда, отсидел большой срок, работал на какой-то вредной шахте и только десять лет назад вернулся к старухе матери в Ленинград. С ним никто не поддерживал отношений, кроме бывшей классной воспитательницы, которая считала, что Колька испил свою горькую чашу до дна. Среди встречавшихся была и Зина Аренштейн, почти всю семью которой — шестнадцать человек — родителей, братьев, сестер, племянников — гитлеровцы расстреляли в противотанковом рву под Краснодаром. При виде Кольки с ней сделалась истерика. Она кричала: «Или я, или он! Пусть он и меня убьет, сволочь!» Колька попросил налить ему стакан водки, молча выпил, не закусывая, и ушел…
В школе Колька Саввин сидел с Зиной за одной партой и всегда сдувал у нее по русскому языку и математике…
Когда Ипатов поделился своими мыслями о встречах через полжизни с Александром Семеновичем, тот бросил странную фразу:
— Не увидит меня око видевшего меня…
— Откуда это?
— Из Книги Иова.
— Моего прадеда звали Иов, — вдруг заметил Алеша. — Дед был Тимофей Иович…
— Теперь у русских днем с огнем Ивана не сыщешь, — подал голос Станислав Иванович. — Евреи вон не брезгуют. Своих еврейчат то Данилой, то Гаврилой называют. Скоро и до Иванов доберутся…