Три романа о любви
Шрифт:
— А практика?
— Да, вот только практика… Но ты сумеешь ее наладить и в другом городе.
Его голос стал натянуто-пустым, неуверенным.
— Ты, может быть, думаешь, что между городами нет путей сообщения?
— То есть, ты хочешь сказать, что Варвара Михайловна приедет и туда? Это правда. Я не сообразил.
Он был глуп и смешон в своей растерянности закоренелого холостяка.
— Дело в том, — сказал Петровский, который за этот час уже взвесил отчетливо свои шансы, — что ее позиция всегда и во всех отношениях сильней моей: и физически, и морально.
Курагин визгливо и злобно рассмеялся.
— Голову даю на отсечение, что ничего подобного с ней не случится. Не из таких. Она предпочтет с тобой бороться до конца. И победить. Да, победить, потому что ты — тряпка.
Внезапно и с непонятным раздражением он напал на Петровского.
— Ты должен уехать, или я к тебе потеряю всякое уважение. Уехать временно, чтобы, по крайней мере, наказать ее. А то ведь я знаю тебя: вот ты сейчас здесь сидишь: «Я ненавижу, она — дрянь, и больше ничего!», а через час поплетешься к ней же с повинною, будешь ползать перед ней на карачках и целовать ее туфлю. Разве можно уважать такого, как ты? Прежде всего, ты не должен был доводить себя до такого положения. (Постепенно он опять впал в менторский тон.) Ты сам развратил женщину своею глупою уступчивостью. Женщина непременно требует, чтобы ее держать в кулаке.
— Женщина, требующая, чтобы ее держать в кулаке, не может меня интересовать, — сказал Петровский. — Подобную женщину я не могу уважать, а женщина, которой я не уважаю, теряет для меня всякую прелесть.
— Да, но все-таки ты прожил с Варварой Михайловной чуть ли не более восьми лет и до сих пор, по крайней мере, был счастлив.
— Я?!
Петровский удивленно поднял голову.
— Да, ты. И это скажу не один я, а решительно все, кто только вас знал в течение этих лет. Вы были то, что называется нежные супруги.
— Чепуха! — Петровский с отвращением поморщился. — Я же тебе уже сказал, что возненавидел ее с первого дня, но было поздно отступать. Возненавидел сначала бессознательно, чисто-внутренне, боясь себе даже сознаться. Все хотелось верить, что это, может быть, и не так.
— Значит, ты утверждаешь, что прожил все восемь лет с женщиной, которую нисколько не любил?
Петровский молчал.
— Так ведь это же, понимаешь, преступление!
— Может быть.
— Значит, ты все эти восемь лет лгал?
— А что я должен был делать?
— Ты должен был порвать с нею в самом же начале. Я в таком случае не оправдываю тебя. Я уже говорил тебе, что ты сам во всем виноват.
Курагин говорил с таким видом, как будто для него было чрезвычайно
— Послушай, можно ли быть таким наивным? Ты запутал жизнь себе и ей, наплодил без нужды ребят. Разве может себя вести таким образом умный, интеллигентный и культурный человек? Ты после этого дурак и больше ничего. И пропадай, как знаешь. Ничем я тебе не могу помочь.
Петровский поднялся с дивана. Курагин внимательно следил за его определенными, рассчитанными движениями. Очевидно, он что-то задумал, только не говорил.
— Ну, в таком случае, я пойду… — сказал Петровский.
Курагин озабоченно подошел и загородил ему дорогу.
— Куда ты пойдешь?
— Но ведь, ты… ругаешься. Поеду с визитами.
— А потом?
— Потом… не знаю.
Курагин сделал смешно-умоляющую физиономию.
— Вася, милый, послушай меня хотя бы раз в жизни! Поезжай сегодня же в Петроград.
— Я не знаю… может быть…
— Не может быть, а непременно… Ты придешь в себя, одумаешься, и Варвара Михайловна тоже немного поостынет. В этих случаях временная разлука дает самое лучшее показание. Просто вы осточертели друг другу. Ей-Богу.
Вероятно, ему показалось, что он сделал удачное открытие, потому что начал громко смеяться.
— Пройдет неделя, и ты, может быть, даже первый встоскуешься: где, мол, Варюша?
Он похлопал Петровского по плечу, и толстый живот его дергался от смеха.
— Может быть, все это не так уже страшно. Скажи: ты раньше никогда не уезжал от нее надолго?
— Никогда.
— Ну, вот, ну, вот… Голубчик. Уезжай на неделю в Петроград. Кстати, побываешь в «Медицинском Обозревателе». Ведь тебя иначе и канатом туда не вытащишь. Сколько уже раз тебя просили. И дело сделаешь, и душу отведешь. Ну, и Варюша получит первое предостережение.
— Противно это, — сказал Петровский.
Ему внезапно почему-то ясно представился образ Раисы Андреевны. Если бы он был женат на ней, ему бы не пришлось переживать того, что он переживает сейчас с Варюшей.
Но Курагин настаивал:
— Ты должен дать мне слово, что сегодня же уедешь в Петроград. Ну, Вася, голубок, я прошу тебя. Можешь ты исполнить мою просьбу? Сейчас же отправляйся на вокзал и бери билет. Иначе мы с тобой больше не знакомы. Да будь же ты хоть раз в жизни мужчиной!
Действительно, поездка в Петроград представляла какой-то временный выход. Ведь, не мог же он, на самом деле, как ни в чем не бывало вернуться домой? Ведь тогда уже крышка. Он несмело поглядел на Курагина. Тот понял его взгляд.
— Нечего долго раздумывать, Вася. Хочешь, я вместе с тобой поеду, провожу тебя?
— Но ведь, она все-таки сейчас больна… Это было бы жестоко…
Курагин смеялся и продолжал похлопывать его по плечу.
— Ну, ну, ладно. Оставь эти глупости. Ты увидишь, она совершенно успокоится в твое отсутствие. Напиши ей с дороги письмо… теплое, но вместе решительное… Надо же когда-нибудь тебе начинать? Ведь иначе же это — могила!
Петровский против воли усмехнулся.
— Согласен, согласен! — кричал Курагин. — Он едет… Ну!