Три солдата
Шрифт:
Вдруг луч света преобразил все, разрезав надвое темноту. Дождь заблестел, как бисерный занавес. Крисфилд заглянул в маленькую комнату, в которой горела лампа. За столом, покрытым печатными бланками разных размеров, сидел капрал, за ним была койка и груда амуниции. Капрал читал журнал. Крисфилд долго смотрел на него; пальцы его крепко сжимались вокруг гладкого предмета. В комнате больше никого не было.
Непонятный страх овладел Крисфилдом. Он шумно отошел от окна и распахнул дверь барака.
– Где сержант Андерсон? – спросил он, задыхаясь,
– Капрал тут, если у вас есть что-нибудь важное, – сказал солдат. – Андерсон уехал позавчера.
Крисфилд снова шел под дождем. Он хлестал его прямо по лицу, так что глаза его были полны воды. Крисфилд дрожал. Его охватил вдруг панический ужас. Гладкий предмет обжигал ему руки. Он напрягал слух, ожидая каждую минуту услышать взрыв. Он шел все быстрее и быстрее, шагая прямо по дороге, точно старался убежать от взрыва. Он споткнулся о кучу камня, машинально вытащил шнур из гранаты и отбросил ее далеко от себя.
Наступила минутная пауза.
Среди пшеничного поля вспыхнуло красное пламя. Он почувствовал на своих барабанных перепонках резкий разрыв. Крисфилд быстро зашагал под дождем. Позади себя в дверях хижины он слышал взволнованные голоса. Он продолжал идти, не обращая внимания. Дождь ослеплял его. Когда он вышел наконец в полосу света, то был так ошеломлен, что не мог разобрать, кто находится в винной лавке.
– Ах, будь я проклят, это Крис! – сказал голос Эндрюса.
Крисфилд, мигая, смахнул воду с ресниц. Эндрюс сидел за столом и писал; перед ними была куча бумаг и бутылка шампанского. Крисфилду казалось, что голос Эндрюса успокаивает его нервы. Ему хотелось, чтобы тот продолжал говорить не останавливаясь.
– Право, ты самый большой дуралей на свете, – продолжал Эндрюс тихим голосом. Он взял Крисфилда за руку и повел его в маленькую заднюю комнату, где стояла высокая кровать с коричневым покрывалом и большой кухонный стол, на котором виднелись остатки еды.
– В чем дело? Рука у тебя чертовски дрожит. Вот почему… Oh, pardon, [40] Кремпетт. Это мой друг… Ты знаком с Кремпетт, правда?
Он указал на молодую женщину, которая как раз вышла из-за кровати. У нее было вялое розовое лицо и под глазами лиловые круги, похожие на синяки от побоев. Волосы ее были растрепаны, грязное серое кисейное платье, наполовину расстегнутое, слабо сдерживало ее большую грудь и лишенную упругости фигуру. Крисфилд жадно смотрел на нее, чувствуя, как вся его ярость вспыхивает огнем желания.
40
[xl]О, прости (фр.).
– Что с тобой, Крис? Ты с ума сошел? Разве можно таким образом убегать из казарм?
– Послушай, Энди, отвяжись от меня. Я не твоей породы… Отвяжись!
– Ты дикий человек. Я не спорю. Но и я и все мы скоро сделаемся
– После.
Эндрюс уселся у своей бутылки и бумаг и отодвинул от себя полные застоявшейся еды разбитые тарелки, чтобы очистить место на засаленном столе. Он хлебнул из бутылки и закашлялся; потом сунул кончик карандаша в рот и задумчиво уставился на бумагу.
– Нет, я твоей породы, Крис, – сказал он через плечо, – только они приручили меня. О Боже, до чего они меня приручили!
Крисфилд не слушал его. Он стоял перед женщиной, глядя ей прямо в лицо. Она тупо, со страхом смотрела на него. Он нащупал в кармане деньги. Ему только что выдали жалованье, и у него был еще билет в пятьдесят франков. Он бережно расправил его перед ней. Глаза ее заблестели, и зрачки, казалось, сократились, приковавшись к куску красиво раскрашенной бумаги.
Некоторое время спустя Крисфилд уселся перед Эндрюсом. На нем все еще был его мокрый дождевик.
– Ты, наверное, считаешь меня свиньей, – сказал он своим нормальным голосом. – Пожалуй, что ты и прав.
– Нет, не считаю, – сказал Эндрюс.
Что-то заставило его положить руку на руку Крисфилда, лежавшую на столе. Рука Крисфилда давала ощущение здорового спокойствия.
– Послушай, почему ты так дрожал, когда вошел сюда? Теперь ты как будто вполне оправился.
– О, не знаю, – сказал Крисфилд мягким, звонким голосом.
Они долго молчали. За спиной они слышали шаги женщины, ходившей по комнате взад и вперед.
– Пойдем-ка домой, – сказал Крисфилд.
– Ладно… Всего хорошего, Кремпетт!
Дождя уже не было. Бурный ветер разорвал тучи в клочья. Кое-где проглядывали звезды.
Они весело шлепали по лужам, в которых кое-где поблескивали отражения звезд, когда ветер не подергивал их рябью.
– Господи Иисусе, хотелось бы мне быть таким, как ты, Эндрюс, – сказал Крисфилд.
– Вот уж не стоит, Крис. Я совсем не человек. Я ручной. О, ты представить себе не можешь, как я чертовски приручен!
– Ученье здорово помогает пробиваться на свете.
– Да, но что толку пробиваться, когда у тебя нет мира, в котором стоило бы пробиваться, Крис? Я принадлежу к толпе, которая только подтасовывает знание. Я думаю, что для нас лучше всего быть убитыми в этой бойне. Мы прирученное поколение. Вот тебя жалко убивать.
– Я ни на что не годен. Да мне и наплевать на это… До чего спать хочется!
Когда они проскользнули в дверь своего барака, сержант испытующе посмотрел на Крисфилда. Эндрюс тотчас же заговорил с ним.
– Там говорили в уборной, сержант, – ребята из тридцать второй говорили, – что мы выступим на позиции во вторник.
– Много они знают.
– Последнее издание новостей отхожего места!
– Да уж, черт возьми! Ну, если вам так хочется узнать кое-что, Эндрюс, так это будет раньше вторника, или я круглый дурак! – Сержант Хиггинс принял чрезвычайно таинственный вид.