Три версты с гаком. Я спешу за счастьем
Шрифт:
— Я постараюсь, — сказал Артём.
— А почему ты ни разу не предложил мне позировать? — спросила она. — Алексей уже кучу этюдов сделал, но я их все забраковала…
— Уж если такой знаток женской натуры не смог, то где уж мне…
— Где уж нам уж… Ты уже и разговариваешь, как крестьянин.
— А ты действительно совсем не знаешь деревни. Крестьяне — это давно устаревшее понятие…
— Что же ты замолчал? Скажи, что теперь сельских жителей называют колхозниками. И ещё как это? Ну, которые в совхозе работают? Совхозниками?
— Вот видишь… — сказал Артём, усмехаясь.
— Почему
— Я не хочу об этом говорить.
— Оказывается, и я тебя совсем не знаю… — Она стала смотреть на него, будто и впрямь впервые увидела.
— Ну ладно, я пойду, — сказал Артём.
Нина положила ему руки на плечи, притянула к себе.
— Ты обидчивый, как ребёнок… Пойдём ко мне и выпьем по чашечке бразильского кофе.
— Я давно хотел тебя спросить… Твой муж моряк?
— При чем тут муж… — с досадой сказала она. — Я одна дома. Этого достаточно?
— Я ведь крестьянин, как ты говоришь, и, наверное, поэтому не люблю черный кофе… А самовара у тебя наверняка нет.
Она легонько толкнула его, рассеянным движением поправила волосы. Ничего не изменилось в её лице, но то очарование, что так нравилось Артёму, совсем исчезло. Нина была чужой и далёкой, причём больше, чем когда — либо.
— Самовара у меня нет, — сказала она, — ты прав.
И когда он понял, что она сейчас уйдёт и они, возможно, больше никогда не встретятся, ему захотелось остановить её, развеять эту отчуждённость и снова увидеть её такой же Ниной, какой знал… Вот стоит она рядом, высокая, красивая. Собственно, чем он недоволен? Она с ним, приглашает домой. Почему бы ему действительно не подняться к ней и не выпить натурального бразильского кофе? Он выпьет заморского кофе — его, разумеется, привёз из Рио — де — Жанейро муж — моряк, — подойдёт к окну и посмотрит вниз. И увидит набережную и то самое место, где стояла его машина, а он курил и бросал в Неву сигареты, дожидаясь её… Смешно, наверное, выглядит сверху приплюснутая машина и скучная человеческая фигура…
Он уже раскрыл было рот, чтобы сказать что — нибудь и разрядить эту напряжённую обстановку, но она вдруг с улыбкой произнесла:
— Я совсем забыла… Тебе ведь завтра рано выезжать? В это… как его… Смехово!
Артём пробормотал, что это не имеет значения, когда выезжать. Можно и не рано, но она уже не слушала его.
— До свидания, Артём, — сказала она и, не протянув руки, пошла к своей парадной.
Ещё можно догнать её, остановить, но он даже не пошевелился. Вытащив смятую пачку сигарет, закурил. На душе было пусто. С ним действительно что — то происходит, а что, он и сам ещё не знал.
С Финского залива наползали на звёздное небо разлапистые перистые облака. Сонных чаек отнесло от берега почти на середину. Подул ветер, и черная блестящая вода подёрнулась рябью. У Петропавловской крепости погасли прожекторы, и приземистые каменные строения сразу из праздничных стали угрюмыми и мрачными. Теперь можно было поверить, что здесь когда — то томились политические узники. Узкое перистое облако нависло
Дотрагиваясь ладонью до шершавого парапета, Артём зашагал к Литейному мосту.
Глава седьмая
1
Приехал он в Смехово в пятом часу. Сразу за поворотом настроение приподнялось: по дороге прошёл грейдер, на обочинах кучи песка. Теперь можно было ехать со скоростью двадцать — тридцать километров. Правда, грейдер сровнял дорогу лишь до моста, проскрести вдоль улицы у него, видно, силёнок не хватило, но, как говорится, и на этом спасибо.
Ровно полтора месяца не был Артём здесь. Паровозников твёрдо обещал, что через полтора месяца день в день вручит ключи.
Артём не был наивным человеком, чтобы до конца поверить словам Паровозникова, но то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, потом в гнев: старый дедовский дом, изуродованный до неузнаваемости, кособочился за дощатым забором. Крыши не было, одни жидкие стропила. Пачки свежей дранки весело поблёскивали у колодца. Кругом разбросан строительный хлам: трухлявая щепа, битый кирпич, стружка, гнилые бревна. Ветер шевелил рваные клочья обоев на досках.
И ни души. Не слышно доброго тюканья топоров, кряхтенья брёвен, не пел рубанок. Тихо вокруг дома. Отворив старую дверь, косо висевшую на петлях, Артём услышал могучий храп. Бригада «Ух!» в полном составе предавалась глубокому сну. Острые топоры воткнуты в бревенчатые стены, брезентовые сумки висели на топорищах, у подоконника, в стружках, выстроилась батарея бутылок. В основном «Московская» и «Волжское». Серёга Паровозников раскинулся на верстаке, заняв ключевую позицию на высоте. Остальные кто как лежали на полу, подсунув под головы чурбаки и обрезки досок.
Дом изнутри представлял собой ещё более жалкое зрелище: бревна были подогнаны неровно, между ними щели, из которых клочьями торчал зелёный мох, пол ступенчатый, из грубо отёсанных досок, потолок прогнулся, из прорех при каждом шаге сыпалась труха.
Артём, бесцеремонно перешагивая через спящих, ходил от стены к стене и все больше мрачнел. Он готов был хватать этих несчастных халтурщиков за ноги и вышвыривать в окно. Ещё хорошо, что не все деньги отдал им… А уж больше они не получат и гроша ломаного! Проспиртованный тяжёлый дух витал в жилище. Артём хотел отворить форточку, но рама, как будто только и ждала, когда до неё дотронутся, сорвалась с гнёзда и со звоном рухнула вниз, на бревна.
Никто не проснулся. Только Паровозников перевернулся на своём верстаке и громко икнул.
Артём остановился посередине, поднял доску и что было силы трахнул по полу.
— Вон, к чертовой матери! — рявкнул он, побледнев от гнева.
Плотники, будто солдаты по команде «Тревога», проворно повскакали на ноги. Моргая мутноватыми, покрасневшими глазами, уставились на Артёма. Лишь Серёга Паровозников продолжал дрыхнуть.
— Работнички! — гремел Артём. — Вам нельзя доверить могилу копать, не только что дом строить… Что вы мне тут понатыкали? Ветер дунет и стены рассыплются… Забирайте свои топоры — и вон! Чтобы и духа вашего не было!