Тридцать три несчастья
Шрифт:
— Может, стоило сначала поинтересоваться у Лизы, где именно она сама хочет сниматься?
Ревенко изумленно выгнула правую бровь и постаралась объяснить как можно доходчивее:
— Александр Владимирович, вы, видимо, не понимаете нашей специфики. Их личные пожелания, конечно, учитываются, но решающего значения не имеют. У агентства имеются своя стратегия, обязательства, финансовый план, наконец. У Одноробовой на «Мосфильме» она за весь фильм получила бы столько, сколько у французов за один день. Высчитайте проценты
— Вполне.
— Так вот, я хотела поговорить с ней, все обсудить, найти компромисс, даже отменить иск. Я остыла, поняла, что перегнула палку. Ведь она очень перспективная актриса. Была… — У Ревенко навернулись слезы, она уже сама верила в то, что говорила.
Ее как-то поволокло, она скуксилась и горестно уставилась в окно.
— И что же вам помешало, Любовь Николаевна? — вернул ее к действительности Клюквин. — Почему вы вернули водителя?
— А ничего не помешало! — Ревенко стряхнула с себя наплыв чувств и мгновенно стала собой. — Просто заболела голова! Вы можете это понять?! Просто заболела голова! Иногда нормальным людям просто хочется подышать воздухом в парке!
— Любовь Николаевна, голубушка, пожалуйста, успокойтесь. Я все понимаю. Если хотите, я уйду.
Ревенко тяжело поднялась со стула, подошла к окну и посмотрела во двор — знакомая «девятка», все это время дежурившая под ее окнами, стояла на месте.
— Оставайтесь… Только все ваши вопросы, Александр Владимирович, сводятся к тому, что это я ее убила.
— Господь с вами, с чего вы взяли? Если мои вопросы вам кажутся жестокими, прошу меня извинить. Но, как вы сами понимаете, мы с вами не прогулку в Булонском лесу обсуждаем. Я вынужден…
— Нет, нет… Прошу вас, не сердитесь. Я могу по минутам расписать, где была в тот день. До обеда — дома, это может подтвердить моя секретарша, она мне звонила…
— Она вам или вы ей с мобильного?
— Ну вот вы опять… — Ревенко заплакала. — Ну сами подумайте, зачем мне ее убивать? Какой смысл? Она же несла золотые яйца…
— Оставим это пока. Давайте поговорим о Николаевой.
— О Николаевой?! Ха-ха-ха! — Ревенко вульгарно рассмеялась. — Да что о ней говорить? Шлюха, неблагодарная притом. Ей из училища была одна дорожка — на панель. Кроме смазливой рожи, никаких достоинств. А я из нее артистку сделала. И за всю мою доброту эта сучка спала с моим мужем! Я даже рада, что ее грохнули, поделом!
Ревенко вскинула глаза на пристально разглядывающего ее Клюквина и вдруг осеклась:
— Но это не я… Между прочим, пролетел огромный контракт, я теряю деньги. Мне невыгодно.
Клюквин выразительно молчал, давая ей время опомниться. Она и впрямь устыдилась своего цинизма и, отвернувшись, принялась за ноготь на большом пальце.
Через какое-то время Клюквин произнес:
— Любовь Николаевна, а вы знаете, что обе девушки были убиты с разницей в один день и к тому
— Неужели?! — Вот этого Ревенко точно не знала. — И… каким же?
— Им просто свернули головы, как цыплятам.
От такой метафоры Ревенко стало не по себе.
Она вспомнила лежащую посреди комнаты Лизу, представила себе Ольгу и вдруг ясно увидела сына со свернутой головенкой, так похожей на одуванчик. Ей стало плохо.
Она направилась в ванную, подставила лицо под холодную струю, пытаясь избавиться от наваждения. Неизвестно, сколько бы она так еще простояла, но вошел Клюквин, закрыл кран и стал осторожно вытирать ее пушистым розовым полотенцем.
Любаня обмякла, повисла на нем, он аккуратно усадил ее на табурет.
— Вы думаете, что это все я?.. — стуча зубами, еле выговорила она.
— Любовь Николаевна, я так не думаю. — Клюквин мягко улыбнулся, попробовал отстраниться, но Люба цепко держала его за полы пиджака и продолжала плакать. — Послушайте, я принесу вам выпить, только отпустите меня. Я быстро.
Люба кивнула и поплелась за ним в кухню.
Клюквин плеснул в рюмку немного коньяку, протянул Ревенко, но та не сдвинулась с места, застыв в дверях.
Клюквин понял, что или теперь, или никогда:
— Это, разумеется, не вы. Это скорее всего ваш муж. Со слов вашей секретарши, мне известно, что он исчез незадолго до первого убийства. Извольте объяснить его местонахождение.
У Любани в голове все зазвенело, алкоголь дал себя знать, и она, цепляясь за косяк, упала в обморок.
Через несколько секунд она очнулась. Клюквин прикладывал ей ко лбу мокрое полотенце и проверял пульс.
— Господи… Что со мной?.. — Она попробовала приподняться. — Никогда такого раньше не было… Извините…
Следователь заботливо обхватил ее за плечи и помог перебраться на диванчик.
Усадив Любовь Николаевну, он подал ей стакан воды. Сделав несколько глотков, та пришла в себя.
— Любовь Николаевна, милая. Вы нервничаете, это понятно. У вас очень высокое давление, пульс неровный. Я, пожалуй, вызову врача.
— Нет… нет… Не нужно. Мне уже лучше. Правда, — Ревенко слабо улыбнулась.
— Ну, как хотите, только не пейте больше. Я пока побуду с вами.
— Спасибо вам…
Зазвонил телефон.
Ревенко замерла, не зная, отвечать или нет. Ведь это мог быть тот самый звонок, которого она так мучительно ждала. Но Клюквин молча смотрел ей в глаза и уходить не собирался. Отступать было некуда, и Любаня решилась:
— Дайте, пожалуйста. — Она кивнула на телефон.
Следователь снял трубку и передал ей.
— Да… — произнесла она безразлично. И в ответ услышала нечто невообразимое.
— Мама!.. Это я… Мамочка!.. — сорванным, измученным голосом еле говорил Колян.
— Коля!.. Колечка, сынок!! — забыв о предосторожности, закричала Ревенко.