Тридцатник, и только
Шрифт:
— Что ты себе позволяешь, идиотка? — Человек обернулся к ней и выпучил глаза. — Надин!
Не может быть, тупо повторяла про себя Надин, такого просто не может быть.
— Фил! — наконец выдавила она, в ужасе глядя на самый жуткий кошмар ее жизни. — Ты в порядке?
Глава тридцатая
Пока Надин стаскивала с Фила джинсы, он, сидя на крае ванны, морщился и стискивал зубы. На нем были лимонные подштанники; Надин понадеялась, что не те же, что в прошлую среду.
Обнажив ногу Фила,
Бедро расцвело большими рваными розами черных, фиолетовых и бурых оттенков. Из царапины, в том месте, где он приложился к табличке с номером, текла кровь. Колено распухло, увеличившись в два раза.
— Я отвезу тебя в больницу, — засуетилась Надин.
— Нет, — очень твердо возразил Фил.
— Да, — с недоумением сказала Надин. — Вставай. — Она протянула ему руку.
— Не хочу в больницу. Это всего лишь синяк. Мне просто надо полежать.
— Фил, у тебя кровь течет, и посмотри на свое колено! Прошу, дай я отвезу тебя в больницу, тебе нужно сделать рентген.
— Нет, — уперся он, — в больницу не поеду. До завтра все пройдет, и я встану на ноги.
Надин устало вздохнула:
— Ладно, хорошо. Тогда я отвезу тебя домой.
Фил застонал и сложился пополам от боли:
— А-а… У тебя есть болеутоляющее?
Из шкафчика в ванной Надин достала две таблетки, сунула их Филу и отправилась на кухню за водой. Стоя над краном и глядя в разбитое, залепленное пакетом окно, она ощущала, как внутри нарастает беспокойство. Она до сих пор не спросила Фила, что собственно он делал под проливным дождем около ее дома в пятницу вечером, и не знала, стоит ли спрашивать.
Завернув кран, она направилась в ванную. Фила там не было. Сердце на мгновение замерло. Он ушел? Домой? Поковылял к себе в темноте? Эгоистичный, встревоженный голосок в глубине души Надин произнес: «Хорошо бы».
Она заглянула в гостиную — никого. Ни в туалете, ни в прихожей Фила тоже не было. Надин вернулась в гостиную, раздвинула набивные шторы образца 50-х годов и оглядела улицу. Она была пуста.
Тогда она двинулась в спальню и, войдя, оторопела: Фил, разоблачившись до лимонных подштанников и пары черных носков в рубчик, лежал на кровати, поверх лоскутного одеяла, с сигаретой в зубах и телевизионным пультом в руке.
— О, — вырвалось у Надин, хотя на самом деле ей хотелось гаркнуть: «Пошел вон с моей кровати, урод в подштанниках!»
— Пришлось лечь, — Фил картинно вздрогнул, посасывая «Ротманс». — У тебя случайно нет программы? — Он выпустил струйку дыма. В поблекшей джинсе его голубых глаз читался вызов: а ну, попробуй меня выставить, согнать с кровати, вышвырнуть на улицу.
От такой наглости Надин стало не по себе. Она не желала видеть его в своей постели. И в квартире тоже. Она вообще не желала видеть его в радиусе пяти миль. Но что она могла поделать? Она едва его не задавила. По собственной вине: неаккуратное вождение, недостаток внимания на дороге. И его нога — без посторонней помощи ему до дома не добраться, не может же она силком усадить его в машину, не может заставить его делать то,
Надин боком приблизилась к прикроватной тумбочке и поставила стакан воды на перламутровую подставку, инкрустированную зеркальными осколками.
— Вот, — произнесла она самым бодрым тоном, на какой только была способна. — Э-э… сейчас принесу тебе программу. Подожди секунду.
— Блеск. — Фил смотрел на экран телевизора, не на нее.
На пороге она обернулась: бледность рок-звезды, ноги двенадцатилетней девочки, белая кожа с редкими и нелепыми пучками черных волос, тощие руки и желтые подштанники. Ее передернуло.
Но стоило Надин оказаться в гостиной, как она почувствовала себя мерзавкой. Бедный Фил, думала она, невезучий бедолага. У него никого нет, он один на целом свете. Родители умерли. Невеста умерла. Дом сгорел. А теперь я его чуть не задавила. Он же ни в чем не виноват. Ни в чем. Я — не кто-то еще — вернула его в свою жизнь. Сама позвонила ему сдуру, сидела с ним в пабе, кровожадно требуя все новых и новых подробностей трагедии, которая была его жизнью. Он не просил меня вмешиваться. Не заставлял глотать экстази. Не насиловал.
Она припомнила, что Мэрдоу, хозяин паба, сказал ей в тот вечер насчет Фила: за ним нужен глаз да глаз. И он был прав. Отныне она должна заботиться о Филе, она взвалила на себя эту ответственность, когда согласилась пойти к нему домой. Мэрдоу предупреждал ее, но она не послушалась, и теперь расплачивается. Она вздохнула и принялась переворачивать диванные подушки с тиграми и зайцами в поисках странички из «Санди Таймс». Это только на одну ночь, утешала она себя. Только одну ночь. Пусть он остается в ее постели, она переночует на диване, а завтра она забросит его домой по дороге в аэропорт.
Уж такую малость она может для него сделать.
Глава тридцать первая
Дверь хлопнула, каблучки дробно зацокали по лестнице, и Дигби радостно запрыгнул в постель Дига.
«Ладно уж, — подумал Диг, почесывая пса под подбородком. — Я проснулся.»
На часах было без пятнадцати девять. Диг не мог припомнить, когда он в последний раз просыпался по субботам раньше одиннадцати. И не просто просыпался, но еще и без похмелья, и почти полным сил. Вчера он лег спать в половине одиннадцатого — Дилайла пожелала улечься пораньше — и трезвым, как стеклышко.
Диг ступил голой ногой на треугольничек солнечного света, и прошел к окну. Раздвинув шторы, он увидел внизу Дилайлу. Она стояла на углу Кэмден-роуд, рассеянно оглядываясь в поисках такси, в дубленке поверх элегантного костюма, в сапогах на высоких каблуках, с темными очками на макушке. В одной руке она держала дорогой замшевый кейс с надписью «Гермес», в другой — большой пакет, из которого торчало нечто, напоминавшее заячье ухо. Диг вытянул голову, удивляясь, откуда взялся пакет, и что в нем делает плюшевый заяц, и почему он не заметил его, когда убирал вчера гостиную. Дилайла, должно быть, спрятала покупку. Зачем?