Триктрак
Шрифт:
– Извините, – сказала я, когда он поравнялся со мной и начал обходить, как неуместное препятствие. – Извините, не подскажите ли, как добраться до… до Даун Роуд?
– Что? – рявкнул он, проявив недюжинную галантность. – Что вы хотите, мэм?
– Ничего, – пробормотала я. – Э-э-э… Даун Роуд… извините…
Безнадежно махнув рукой, продолжила путь, сражаясь со слезами – и в молодости нередко плакала, а в зрелости стала невозможно сентиментальна и плаксива, носовой платок в каждом кармане.
– Мэм! – грозно раздалось за спиной. – Даун Роуд в другой стороне.
Я глубоко вздохнула и остановилась – не стоило игнорировать всё-таки проявленное внимание.
– Извините, не могли бы вы подсказать, где?
Джентльмен в шляпе недовольно пожал плечами и выдал инструкцию,
За спиной о чем-то переговаривались джентльмены, затем послышались шаги по гравию дорожки, женский возглас. Я обернулась, не сдержав любопытства. Женщина размахивала лопатой, не пропуская парочку. Молодой выписывал перед нею полукруги, а немолодой что-то говорил, видимо, пытаясь успокоить разъярённую хозяйку дома. Неладно что-то в датском, пардон, британском королевстве. Я остановилась, размышляя, вмешаться или убежать прочь. Женщина резко воткнула лопату в землю и, махнув рукой, зашагала к дому, двое последовали за нею. Я пошла прочь, несколько взволнованная странной сценой, свидетелем которой случайно стала. Через четверть часа оказалась на перекрёстке трех улиц. Здесь, по сравнению с Хиллсайдом, было довольно оживлённо. Возле перехода обнаружился указатель очередной пешеходной тропы, которые, по всей видимости, пользовались здесь популярностью. Тропа завела то ли в лес, то ли в парк. То тут, то там за деревьями виднелись коттеджи, разбросанные в живописном беспорядке. Дорожка вывела на другую городскую улицу, застроенную столь же интересными домами. Она, на мою радость, называлась Даун Роуд, но пришлось побродить в разных направлениях, прежде чем обнаружилась запертая на древний засов скобяная лавка под вывеской Monty Hardware. Дом был несколько потрёпан временем, имел по-тюдоровски чёрно-белые полосатые стены, зелёные ставни на первом этаже, и выглядел вполне сказочно. Я чуть было не стала его хозяйкой! Ладно, не хозяйкой, но причастной к делу.
Торчать напротив магазина или пытаться проникнуть внутрь было явно неуместно, и я решила поехать в центр города. После очередной порции поисков и осторожных расспросов села на двухэтажный автобус под номером 21. Маршрут оказался весьма затейливым, автобус долго колесил по широким и узким улицам, я смотрела в окно, удивляясь и восхищаясь. Автобус выехал на набережную, справа открылся морской простор, слева – площадь с памятником в центре, окружённая домами в несколько этажей с фасадами, усеянными фигурными балкончиками.
Я вышла на следующей остановке. Автобус скрылся в дебрях города, а я осталась стоять на набережной, разглядывая дома, что нестройным разноцветным рядом лепились один к другому: узкий с огромными окнами, затем скучный голубой с вывеской Shanghai, следующий – оранжевый с эркером и стеклянной витриной на первом этаже, дальше – белокаменный дворец в миниатюре, с острой крышей и стрельчатыми окнами… Набережную отделяла от пляжа чугунная ограда, ярко-красная вывеска грозно предупреждала, что во время прилива море заливает променад. Море… Кажущееся безбрежным, оно шумело передо мной, латунью блестело в лучах солнца, лениво наползая волной на мелкую гальку и песок пляжа, окатывая брызгами волнорезы.
Я спустилась на пляж и пошла по мокрому песку – было время отлива, и море ушло, обнажив песчаный простор. Думала о горячем кофе или чае, о вчерашней пицце, сапогах, которые порчу, хлюпая по воде, о слишком холодном ветре, еще о каких-то мелочах. Впереди гнал полные воды свои Английский пролив ака Ла-Манш, за ним был французский берег, а за спиной – чужой город, пропавший «жених» и почти полная неизвестность.
Глава 5. Ленинград. Простуда. Ножки
Ночью Ася проснулась. Подушка под щекой и простыня были влажными, а сама она горела, словно какой-то злоумышленник разжег внутри небольшой, но весьма эффективный костер. Она выбралась из-под одеяла, нащупала тапочки и добралась до кухонного угла – попить воды из чайника. Меж узких штор пробивался жидкий свет одинокого
Согреться удалось не сразу, но, когда удалось, пришлось стаскивать с себя одеяло, чтобы не сгореть во вновь разгоревшемся костре. Так она промучилась до утра, на мгновенье засыпая и вновь просыпаясь, и лишь когда в комнате стало совсем светло, забылась тяжелым вязким сном, словно погрузилась в липкую смолу.
Ее разбудила Лёля, дотронулась до лба.
– Аська, ты вся горишь. Опять заболела?
– Да, – виновато прохрипела Ася, обнаружив, что вдобавок ко всему потеряла голос. – Горло болит и температура.
– Понял, как обычно, – вздохнула подруга. – Сейчас поищу мёду или варенья малинового. У Борисовой сто процентов есть.
– Борисова не даст, – прохрипела Ася.
– Молчи лучше, не надрывайся. Даст, куда она денется, – отрезала Лёля.
Через четверть часа она принесла вырванную из хозяйственных лап практичной третьекурсницы Борисовой банку, наполовину заполненную мёдом, плотным, бледно-жёлтым, с белой изморозью сахарных прожилок. За это время Ася кое-как добралась до кухни, чтобы поставить чайник. А еще через полчаса она возлежала на двух подушках, блаженно глотая горячий чай, заедая дерущим горло мёдом. Почти как дома в детстве, когда болела, и мама укладывала её на свою кровать и поила горячим чаем и каплями датского короля. Горячечное блаженство портили лишь головная боль, ноющее горло и неотвязное воспоминание о встрече и конфузе со Смоличем, да и закончилось это блаженство очень скоро – короткое облегчение сменилось новой волной жара. Она выпила таблетку и поплыла в вязком тумане, где сон путался с явью. Явь же вскоре вытащила ее из постели: организм жестко потребовал активного участия в своих функциях. Закутавшись в серый пуховой платок, бабушкин подарок, Ася отправилась по пустынному днём коридору, в место общего пользования.
Сполоснув руки ледяной водой, она взглянула на себя в заляпанное зеркало, что висело над умывальниками. Слипшиеся волосы, красное лицо, больные тусклые глаза – неприглядное зрелище. Дверь распахнулась, вошла вечно сердитая уборщица, загремела ведром. Ася ретировалась, не дослушав нелестную характеристику, прозвучавшую в свой адрес. По коридору почти бежала, насколько хватало сил, так хотелось поскорее забраться под одеяло. Чуть задохнувшись, взялась за ручку двери своей комнаты и замерла, уловив голоса: один – женский, другой – мужской. Ася не поняла, кому они принадлежат – в голове стучали молоточки, отдаваясь ударами в висках, мешая вникать и слушать. Голоса смолкли, и она было решила, что ей почудилось. Ася открыла дверь, вошла и замерла на пороге, словно приклеенная. Двое, видимо, только что вошедшие в комнату, обернулись к ней. Кудрявая светловолосая пышная красотка Лариса, туго обтянутая зелёным драпом двубортного пальто, и… Лёня Акулов, невозможно синеглазый, немыслимо красивый, уставились на Асю, словно увидели привидение. Впрочем, именно на привидение она и была похожа. Первой выступила Лариса, задав риторический вопрос:
– Аська, ты что, дома?
– Что с тобой? – не услышав ответа, продолжила она, узрев, что с хозяйкой комнаты творится что-то неладное.
Ася прижала ладони к щекам. Желание исчезнуть, раствориться в душном воздухе комнаты стало почти невыносимым. Она даже сжалась, пытаясь уменьшиться в размерах.
– Привет, – подал реплику Лёня. – А мы вот тут… зашли.
Лучше бы молчал. И без того ясная картина стала прозрачной. Ну что ж, именно так и должно было случиться. Встретиться с актером, поклонницей которого являешься, и пролить кофе ему на брюки; влюбиться в парня, который спит с подругой твоей подруги, в комнате, где ты живешь, и выглядеть при нем, как баба яга – неплохой расклад для романтичной девушки с фантазиями. Впрочем, последний пункт не имел значения, не всё ли ему равно, как она выглядит. Она им кайф поломала своим неуместным появлением – вот что главное. Картина Ильи Ефимовича «Не ждали…».