Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
К наступлению сумерек девять саней дров уже свезены к дверям подвала. Бабы шумно выражают свое удовольствие.
— Вот уж не думала, — заявляет дворничиха, ставя дверь на крючок, — что одолеем хозяина.
— Только на этом и баста, уж больше ничего предлагать он не станет. На рождество торговал свининой, теперь утрись, — с премудрой житейской прозорливостью приговаривает Лиза.
Времени на долгие разговоры нет. Хельми распоряжается всем встать в цепочку, и вот уже березовые поленья начинают перекочевывать через коридор,
— Бравые бабы, ничего не скажешь, — бормочет Лиза и протягивает полено, — шурша белой ошкурившейся берестой, оно переходит из рук в руки и исчезает в глубине коридора.
— Хави тоже крепкий мужик, настоящий эстонский хозяин. — Хельми отдает должное также и противнику.
— Хозяева все одинаковые, эстонского ли он роду или немецкой породы, — тихо возражает Лиза.
— Помню, моим хозяином, когда я еще в девках служила, — меня охватывает желание поделиться с работающими бабами чем-то близким им, — был такой господин Роозе, из адвокатов, оттуда, из дома с колоннами, что на Вышгороде, напротив улочки Пикк Ялг… Так вот, этот господин, когда посылал меня на рынок, всегда наказывал: смотри, чтоб неси мне мясо овечий ребенок, чтоб не смей брать этот старый баран.
Бабы закатываются.
— Как, как? — не расслышал кто-то из тех, кто находился в глубине коридора.
— Чтоб неси мне мясо овечий ребенок! — повторяет Хельми.
— А то как-то, — продолжаю я, ободренная бабьим смехом, — проспала, и уже не было времени бежать на улицу Лай в булочную Штейнберга. А господину Роозе непременно надо было, чтобы утренний кофе пить с булочками Штейнберга. Заскочила я в лавчонку, там же, на Дворцовой площади, и купила. Господин, правда, съел, но потом кинулся выговаривать: дескать, Анна, из какой поганая лавка ты эта булка взял…
— Смотри-ка ты, какой тонкий вкус, — удивляется дворничиха. — Французская булка, она и есть французская.
И дворничиха, стоявшая рядом со мной, исчезает в своей комнатке; мне теперь приходится ступать шаг влево и снова назад — направо, чтобы передать полено. Однако дворничиха тут же возвращается, в руках у нее горящая свеча, которую она ставит на бельевой каток.
— Во, опять кто-то вывернул лампочку, — ворчит дворничиха.
На потолке колышутся тени. Будто волны скользят от двери к чреву подвала, пока стук полена о стенку дровяника не обрывает их.
— Нет, в старые времена, у хозяйки, никто бы не посмел вывернуть лампочку, — замечает Лиза.
— Страх нужен да кнут, — скорбным голосом соглашается артистка.
Тень снова скользит по потолку. Бабы окончательно устали, разговаривать никто уже не в состоянии.
— Давайте сложим дрова, а то явится ночью эта кикимора Хави и все перетаскает обратно на свой двор, — пытается отогнать усталость Хельми.
Когда дровяники, наполненные дорогим товаром, оказываются запертыми на замки и мы гурьбой поднимаемся по крыльцу в дом, Лиза говорит:
— Без
Это было сказано в знак примирения после дневного разговора.
Березовые поленья распространяли запах, которым сопровождался обычно праздник троицы. В печке загудел огонь.
Пальцы тянутся, будто ищут край санного полога, чтобы откинуть его и подняться бы еще раз оздоровевшей с лона терпких лесных запахов.
Жил однажды Колька, и жил однажды Каспар. Один человек остался нерожденным. Случилось это столь давно, в такую старь, словно было все без меня.
Весеннее небо светит в окна. Даже стены, казалось бы, не в силах задержать этот лучистый пожар — комната полна воздуха и света.
Мирьям, гостья моя, сидит съежившаяся и нахмуренная и долбит пятками по ножкам стула.
— Ну, как дела? — спрашиваю я.
— В школе отметки ставят хорошие, комната теплая, есть дают, — вздыхает она.
— А что же тебя печалит? Или, может, влетает иногда?
Мирьям пожимает плечами, наклоняется и трясет головой, так что челка путается. Девчонка уже немного выросла из своей темной, неровной вязки кофты, поэтому и руки ее кажутся крупными, как у рабочего человека.
— Я думала, что красные запретят водку, — бурчит она.
— Значит, опять?
Мирьям уставилась в пол. Еще несколько раз бьет в сердцах пятками — стул сдвигается чуть назад. Девочка пугается и бросает свое занятие.
— Взбучек я бы и больше вытерпела, если бы только не водка, — нехотя объясняет Мирьям. — Когда я была еще ребенком, — добавляет она через мгновение, — думала, что во всем виноват президент.
— Дело в том, что водка может все-таки быть на свете, — пытаюсь я объяснить ей. — Как ты обойдешься без нее, скажем, на свадьбе?
— А если у кого слабый характер, — вздыхает замученный превратностями жизни маленький человек и кивает.
Тут ей вспоминается какой-то мотив. Выставив бантиком губы, Мирьям сразу же принимается насвистывать.
— А дядя Рууди вернулся! — вдруг выпаливает она, втягивает голову в плечи и пристально глядит на меня.
— Как вернулся?
— Навсегда.
— Навсегда? Не может быть!
— Я знаю, — твердо заявляет она.
— Когда?
— Вчера вечером.
— Он мог просто так прийти…
— Нет. Бабушка плакала.
За окном, по жестяному скату, шаркают два голубка, склонив головки, заглядывают в комнату.
Мирьям оживляется, слезает со стула и медленно приближается к птицам.
— А ты кормишь их?
— Да-аа, — отвечаю я рассеянно и начинаю убирать свою работу.
— Мы зимой вывешивали синичкам за окном кусочек сала на веревочке, — рассказывает Мирьям. — Кошка Нурка места себе не находила. Вскакивала на стол, упираясь передними лапами в стекло, живот длинный, тугой, и все зубами клацала!