Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Хави стоит рядом и разглядывает сноровистых баб. Приятно смотреть на такие проворные торги.
Первая доля уже на Хельминых санях, и артистка вместе с дворничихой тянут воз к воротам, остальные женщины накладывают новый кубометр.
Пустые сани вернулись назад, и под гулкий стук сухих поленьев уже набирается новый воз.
Яан Хави потягивается со скуки. Бабы больше меры не нахватывают — чего тут стоять и мерзнуть.
— Можно и рассчитаться, — объявляет он и достает из-за пазухи разменные деньги.
— Это за мою долю, — Хельми первой подает свои пятнадцать
— Что оно значит? — поражается Хави. — Три червонца за куб!
— Нет, почтенный господин Хави, — громко спорит Хельми, — пятнадцать, как на складе. Мы сами накладываем, сами возим — переплаты никакой не положено.
— Что-о? — Лицо у Хави становится багровым, и, словно замахиваясь, он отводит назад сжатый кулак.
Побледневшая артистка пятится, но она единственная, кто поддается испугу.
— Не страши, чучело ты гороховое, — подступает к нему Хельми, — мне случалось и шалого коня усмирять. Вон, — Хельми подмаргивает мне через плечо, — госпожа Анна читает газеты и знает, что в мире делается, она говорила, что спекулянтов, схваченных с поличным, строго наказывают. Нас тут девять баб, — заявляет она, и притворный льстивый тон ее голоса вдруг становится сердитым, — и мы тебя, живодера проклятого, на чистую воду выведем! Разве кто нашим мужикам платит двойную зарплату?
— Спекулянтов наказывают лишением свободы, — сухо заявляю я.
— Слыхал? Ты слыхал, господин Хави? — злорадно наскакивают бабы.
Хави грохает кулаком по поленнице, словно подает знак, что отсюда больше и сучка взять никто не смеет, и гаркает:
— На одной щепки!
— Бабы! — объявляет Хельми. — Торгаш не верит нам, пока свои рубли не соберет. Глядите, как у него ладошка чешется, денежку ждет, — пихая его ручищу, добавляет она.
Бабы быстро собирают свои рубли и подают их Хельми, которая, не отступая, стоит перед Хави.
Она протягивает деньги взъерошенному хозяину — расставив ноги, он засунул руки в карманы кожуха.
— Не мешкайте, я с ним сочтусь, — подбадривает Хельми женщин. И тотчас дрова из поленницы начинают перекочевывать в мерный ящик.
— Не продается! — снова гаркает Хави. — Суки ворюжьи, суки!
— Наказуется также публичное оскорбление сограждан, — подавляя смех, произношу я ледяным голосом.
— Чего ты, хозяин, попусту брюзжишь? — Старая Курри ищет примирения с Хави и даже кладет свою руку ему на локоть.
Хави отодвигает сухопарую Курри в сторону.
— Чшш-ерт! — шипит он. Надвигается грудью на баб, силком отталкивая всех от поленницы, и выбивает из рук Хельми деньги, которые разлетаются по снегу. Старая Курри нагибается, деловито подбирает рубли и, размахивая ими, хихикает.
— Бабы! — войдя в азарт, кричит Хельми и, не снимая варежек, заворачивает рукава пальто. — А ну покажем ему!
Напор Яана Хави отражается истинно женским приемом. Дворничиха тянет хозяина за кожух сзади. Вздрагивающая от нервного смеха артистка хватает ком снега и запускает его с детской беспомощностью в сторону своего противника. Соседская Лиза, вытянув руки, напирает ему в грудь. Кто-то замахнулся поленом — если что, сейчас же двинет. Снег вскоре оказывается утоптанным,
— На помощь! — хрипит Хави.
Как назло никто из его жильцов не торопится прийти ему в союзники. Может, мне привиделось, что в окнах, которые выходят во двор, за занавесками шевелились тени, только никого не видно, дом кажется вымершим.
— На пом… — хотел было опять позвать Хави, но брошенный артисткой новый снежный ком угодил ему прямо в рот, и барахтающемуся толстяку приходится отфыркиваться.
— Хочешь еще? Еще хочешь? Живодер проклятый! — Разъярившаяся Хельми дубасит Хави кулаком по спине.
Нет, теперь это уже не потешная забава, когда колошматят со смехом и дурачеством пополам. Мелькающие лица выглядят чужими — облик людской изменяется до неузнаваемости, когда человек бьет всерьез.
Хави задыхается, лицо раскраснелось, рот раскрыт, но слова застревают в глотке.
Женщины бьют со злостью, отвешивают тумаки от души и без жалости.
Вдруг меня будто что сдавило и схватило за горло. Неуклюжие в своих громоздких одеяниях бабы, вцепившиеся в беспомощного Хави, вызывают у меня перед глазами схватку Каспара и Кольки!
— Ах ты, подлюга!
— Орясиной его, черта, орясиной!
Свалка настоящая, замедленная и до жути безмолвная. Извозчики летом — и бабы в снегу сейчас. Неповоротливые, грузные, крючковатые руки выставлены вперед, на лицах застыла ярость, рты перекошены, напряжены последние силы, как перед ярмарочным силовым аттракционом.
Каспар и Колька.
— Перестаньте! — кричу я.
Бабы испуганно шарахаются, отпускают Хави, который обессиленно валится в снег. Женщины, кряхтя, отходят от своей жертвы, запихивают приставшие к лицу волосы под платок, отряхиваются, после чего Хельми бросает на меня через плечо укоряющий взгляд.
Да, я осталась в стороне от побоища, будто решила, что мне это не к лицу.
Лишь артистка не смиряется с отступлением. Она все еще возбужденно смеется и тянется за снегом, отыскивая комья и подталкивая их носками ботиков в кучку.
— Я… за всю… жизнь… столько… не смеялась!.. — едва в состоянии она выговорить.
Постепенно, гоготнув еще несколько раз, умолкает и она.
Жуткая тишина повисает над обессиленным хозяином.
— Вот оно, свои бабы! — охая, бормочет Хави.
На его лице появляется неопределенная жалкая усмешка.
Как хорошо! Я беру пригоршню снега и провожу им по горящему, словно в жару, лицу.
Хельми откатывает рукава, натягивает получше варежки и принимается за прерванную работу. Лиза подтягивает сани поближе к поленнице. Артистка тайком растаптывает собранные куски снега.
— Вот так, — замечает дворничиха, грабастая поленья.
Старуха Курри сует в руки Хави собранные деньги. Тот больше их не отпихивает. Медленно стягивает рукавицы, пересчитывает рубли, одну красную тридцатку просматривает на свет, сам все еще на снегу, и запихивает деньги за пазуху. Опираясь голой рукой о снег, поднимается на ноги и, обессиленный, отступает к забору — прислонившись к нему, он и дальше наблюдает за хлопочущими бабами.