Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Значит, и он не может обойти Антона. Ну что ж, сама настояла, чтобы говорил.
— Этот пропахший керосиновым чадом коридор, куда я наконец вошел, казалось, лишил меня уверенности. Звякнул звонок, какая-то женщина с темными кругами под глазами открыла дверь, и я остался ждать в сумрачной передней. Вокруг какие-то ящики, бочки, скособоченный шкаф — и, будто гудок паровозный, голос все той же женщины: «Анна, к тебе новый муж пришел!»
Снег стекал с кепки за шиворот. Хотелось повернуться и немедленно уйти, но тут из кухни в переднюю ввалились клубы пара, и я потерял в этой
— Когда живется небогато, люди берегут всякое барахло, авось сгодится, — извиняюсь я задним числом за неубранную прихожую, словно это имело какое-то значение.
— Ты пришла с распущенными по спине волосами — в ту пору ты еще носила косы и закручивала их пучком на затылке. «Проходи», — негромко сказала ты и только в комнате подала руку. На какое-то время я вроде бы даже забыл тот пронзительный голос, которым крикнула твоя соседка: «Анна, к тебе новый муж пришел!» Подумал: знать, вычеркнула меня из списка живых и поэтому не может прийти в себя. Только поэтому не в силах преодолеть смущения.
А ты просто не знала, что с этим новым мужем предпринимать.
Вот так и выяснили мы наши отношения. Не предполагал, что после этого все же будет какое-то продолжение.
О чем мы тогда говорили, уже не помню.
— Я тоже не помню.
Некоторое время мы молчим и избегаем взглянуть друг на друга.
— Кристьян, почему мы с тобой ни разу не сели за стол, чтобы тихой ночью не спеша обо всем поговорить.
— Дневной свет, он отгоняет скрытое беспокойство. Вроде бы забываешь, пока снова не выпадет какая-нибудь бессонная ночь. Но тут оказывается, что человек рядом с тобой спокойно спит, — как его разбудишь?
— Но почему ты никогда не поднял меня с постели, почему я не будила тебя?
— Сон — это залог здоровья.
Смех звучит грустно.
— Чего же ты еще недосказал, Кристьян?
— Когда я в тот вечер ушел от тебя, вот тогда-то я и почувствовал невыносимое одиночество. Поверь, даже в тюремной камере не было такой отвратительной свинцовой ночи, как в тот раз, когда я брел по Невскому проспекту к Московскому вокзалу.
После той встречи я не виделась с Кристьяном. И только через два года встретила его в Доме просвещения на Красной.
Состоялось собрание после подавления декабрьского восстания в Таллине. Битком набитый зал разом умолк, когда на трибуну с сообщением поднялся бледный Анвельт [10] .
Я стояла сзади. Из дверей напирали, и меня теснили вперед. Я оперлась на спинку стула, чтобы не навалиться на сидевшую передо мной женщину. Мельком взглянула через плечо и заметила среди обращенных к трибуне лиц Кристьяна. Он уловил мой взгляд и поздоровался, моргнув.
После этого я уже не могла ни оглянуться, ни смотреть на выступающего. Смотрела на свои вытянутые руки и напряженно слушала каждое слово Анвельта.
10
Советский государственный и партийный деятель, один из руководителей Компартии Эстонии.
Об Антоне у меня
Антона видели в схватке у Балтийского вокзала — это меня весьма утешало. Сомнений не было, значит, скоро и он проберется через границу.
На трибуну поднялся какой-то незнакомый мне человек и начал перечислять борцов, погибших в бою. Стал называть людей, которые попались в руки буржуазии и были убиты.
Сама не понимаю, как мои пальцы вцепились в плечи сидевшей передо мной женщины. Она испуганно оглянулась и попыталась освободиться от моих рук.
— Кого он назвал последним? — зашептала я в лицо женщины.
Та произнесла две незнакомые фамилии.
Я повела отрицательно головой.
Тогда женщина назвала имя Антона.
Мои ослабевшие руки грузно повисли. Женщина впереди снова повернулась к трибуне.
Лампочки в люстре померкли и остались лишь тлеть красными угольками. Когда вновь стало светлее, я увидела, что рядом стоит Кристьян. Он не прошептал ни слова, даже не посмотрел в мою сторону, он просто стоял рядом со мной.
Без него я, наверное, и впрямь бы рухнула в том зале на пол.
Великодушие его в тот вечер позднее словно бы обязывало меня. По какому-то молчаливому, само собой разумеющемуся согласию мы снова сошлись в двадцать седьмом году — к этому времени исполнилось точно восемь лет нашего официального брака.
Вроде бы нас связывало нечто большее, чем давняя совместная жизнь, — год до ареста.
Вдруг замечаю, что Кристьян тоже смотрит в окно.
Влажные от росы толевые крыши поблескивают, за окнами еще висит сумеречная пелена.
— Уже утро, Кристьян, — выдавливаю я с сожалением.
— Надо собрать вещмешок, — говорит он. Подходит к ведру и пьет из ковшика вчерашнюю тепловатую воду.
Флюгер над домом скрипит. Этот первый порыв ветра на восьмом дне войны словно бы велит отставить все личное, все незначительное, не имеющее никакого веса, в то время как свинец разрывает воздух и дымные комочки зенитных разрывов лепят в небе неестественные облака.
Вечером того же дня Кристьян еще раз возвращается домой. Он беспокойно ходит из кухни в комнату и снова возвращается на кухню, шаг по-военному тяжелый. Закрывая глаза, пытаюсь представить, что война окончилась и что Кристьян вернулся домой насовсем, что мы стоим возле нового начала.
Говорим мало, но, несмотря на это, у нас никогда раньше не было такого ощущения полной слитности.
Мы были изнеможенными и полусонными в этой жаркой ночи, очарование ее казалось нескончаемым.
Утром, вскоре после восхода, Кристьян снова направляется на сборный пункт, туда, где ему прошлым вечером подарили эту ночь. Я иду провожать.
Вцепляюсь Кристьяну в руку. Плачу навзрыд, без стеснения.
Лицо Кристьяна дышит глубоким спокойствием.
Сколько лет мы жили половинчато, не понимая того, что мы значим друг для друга.