Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Она успокоилась и, видимо, забылась во сне.
Сказать по правде, и мне тоже следовало бы поспать, но тело — оттого что я сидела в кресле с высокой спинкой— расслабилось, в пальцах уже не было силы, чтобы ухватиться за резные подлокотники, подняться и где-нибудь прилечь.
Вестей от Рууди нет, позавчера ушел на сборный пункт Арнольд, где-то за Пяэскюла на оборонительных работах находится его жена, и детей увезли к каким-то знакомым в Нымме.
Все куда-то исчезли,
До сих пор меня гнетет чувство вины — удручающая была картина, когда, взломав замок, я увидела беспомощную Юули, которая лежала на ковре, — уже полтора дня без еды, без всякого ухода, в полном одиночестве.
В бешеной спешке последних дней, говоря по совести, я как-то забыла про нее. Озабоченная дворничиха, это она остановила меня на крыльце и с тревогой сказала, что надо все-таки посмотреть, может, хозяйка уже и ноги протянула, не видать, чтобы выходила.
Какой Юули была жалкой! Перекошенный рот не мог выдавить даже слова — ну что ж, не впервые мне возиться с парализованными.
Доктор сказал, что произошло кровоизлияние в мозг.
Арнольда она провожала еще на ногах. Я тоже побежала к воротам, где Юули чуток задержалась с сыном. Долгие рукопожатия, и все то же, сопровождающее расставание, чувство, что осталось недосказанным нечто очень важное.
Беспокойными были эти последние несколько дней. Доныне в подсознании живет ощущение, будто я должна немедленно окунуться в бурлящий водоворот свиданий, проводов, речей и окончательных решений. Беспредельно важным казалось мне и вчерашнее событие, — весомым, быть может, роковым, возможно, поворотным для его участников, и вместе с тем осталось впечатление какой- то несвязной суматохи.
Может, меня потому и гнетет все недавнее, что дальнейшее не зависит от моих намерений, что я вынуждена сидеть возле больной Юули, смачивать ей из чайника губы, подкладывать судно, варить жидкую кашу и растирать больную по утрам и вечерам мокрым полотенцем.
Надолго ли?
Немцы приближаются, у меня есть задание, и я не могу оставаться здесь.
Но и Юули нельзя бросить одну.
Неужели и впрямь все мои усилия пойдут насмарку?
Подобно рытью окопов в городском парке?
Там, в окружении лип и осин, в заросшем травой квадрате колышками наметили зигзагообразные контуры убежища и неделю назад начали копать. Привезли бревна и доски, которыми собирались накрывать траншеи. Вязкая почва взметывалась насыпями, и на глазах возникало углубление.
Работа спорилась, никто не унывал и не плакался из-за мозолей — главное, что получится крепкое и вместительное убежище, того и гляди, окажется крепче бетонированного подвала.
Вот уже по колено в землю вкопались люди, уже достигли метровой глубины, и вскоре у тех, кто был меньше ростом, над землей виднелись одни головы.
И вдруг все оказалось бессмысленным. Под ногами сочилась вода.
Одна за другой утыкались лопаты в выброшенную землю, люди выбирались из траншей наверх. Отряхивая колени, мужики собирались в тени
Теперь в недокопанных траншеях плескаются оставшиеся в городе без присмотра ребятишки, перепрыгивают через канавы, стаптывают края и ведут друг с дружкой комьями дерна сражения.
Какой-то недавний энтузиаст ехидно и с укором протянул:
— Уж в старое-то время пустой работы не делали.
Стоило случиться оплошке, и уже умывают руки и с презрением отступаются.
Будто старожилы не знали, на какой глубине здесь находятся грунтовые воды.
Это же так здорово — выпятить с помощью желчного осуждения свою личность, а потом, злорадствуя, втихую, хапать и хапать.
Бессмысленная суматошная толчея.
Проклятые путы объективности, которые удерживают меня в этом кресле!
И некого оставить вместо себя. Ну некого, и все.
Неужто мне и в самом деле остается надеяться лишь на последний пароход, который уйдет из Таллина?
Ведь меня ждет важное задание.
Не зря же я после гавани поднялась по лестнице в горком партии и обратилась все к той же непогрешимой женщине-инструктору. Хотя — было это совсем недавно, каких-нибудь два месяца тому назад, — я клялась что ни в жизнь на прием к ней не пойду.
Был послан вызов явиться немедленно!
Начать упорствовать, держать на уме давние обиды? В то время как в опасности родина?
В горкоме хотели найти мне применение.
— Ваше имя? — беря лист бумаги, незнакомо спросила инструктор. Кто знает, что заставило ее так повести себя.
— Анна, по отцу Тааниелевна, — начала я, подчеркивая каждый слог.
— Партийный стаж?
— С тысяча девятьсот девятнадцатого года.
— Садитесь, пожалуйста, — указала она и, прикуривая папиросу, пристально посмотрела на меня.
Было записано и все остальное, графы на бумаге заполнялись убористым почерком. Затем инструктор принесла мое личное дело и приколола туда заполненную анкету. Спустя несколько часов, уже в другом кабинете, у меня спросили:
— Как по-вашему, на что вы способны?
— У меня есть опыт подпольной работы, — ответила я.
Стали прикидывать. Подолгу размышляли над различными вариантами. После чего секретарь горкома задумался, перебрал какие-то бумаги — ясно слышалось, как в кабинете жужжит одинокая муха…
Неужели возможно, что фронт уже так близко?
Неужели возможно, что приближаются сражения?
Я ощутила под рукой гладкую кожу сумочки, которая лежала у меня на коленях и где хранились коротенькие письма от Кристьяна. Я уже знала их наизусть. То, что его из истребительного батальона направили в волость проводить мобилизацию. Что потом перебросили на спецзадание в Раквере, позднее он руководил строительством оборонительных сооружений.