Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)

Медведев В. Н.

Во время очередного сеанса Мирьям ушла в своих грустных мыслях еще дальше:

«Все равно я слабее Пээтера, потому что я девчонка».

Даже противный городской мальчишка, которому она хотела плюнуть на голову, и тот больше не припоминался.

Когда карусель раскручивали в пятый раз и Мирьям все еще бросала взгляды в сторону резвого Пээтера, мысли ее заупрямились:

«Не хочу быть слабее. Не хочу, и все! Пусть мои ноги останутся слабее, зато я могу набраться больше ума. Вот!»

Шестой сеанс прошел под знаком этой внезапной торжествующей мысли куда глаже, и звонок не заставил себя слишком долго ждать. Даже боль в ногах унялась. Мирьям

даже посмеялась под звуки шарманки.

В десятый, последний раз хриплые звуки шарманки казались Мирьям сплошным ликованием, так как она пришла к выводу, что обязательно надо набираться разума, чтобы не оставаться в жизни слабее других! Ур-ра! Тогда она непременно придумает что-нибудь такое, чтобы ногам и рукам было легче и чтобы не плестись в хвосте у мальчишек — не беда, что она всего лишь девочка! За себя в жизни каждый должен сам постоять.

32

Только на мгновение Мирьям открыла глаза и снова забылась в полусне.

Постепенно в голове начали роиться всевозможные мысли. Вдруг вспомнилась даже та жирная змея (тут по лицу Мирьям скользнула усмешка), змея, которая когда- то — о, это было так давно — жила, по мнению Мирьям, на задворках, у них в саду. Опасные гады не живут в садах, их нет ни на улице Ренибелла, ни на Освальдовской — так объяснил недавно дядя Рууди. Ему Мирьям верила, хотя и не принимала за чистую монету все его слова. Например, когда он говорит, что вообще-то гадюки на земле не перевелись, только они все приняли человеческий образ. Это же чистая сказка, Мирьям даже смешно стало: уж не думает ли дядя Рууди, что она еще такая маленькая и поверит всякой ерунде. Это время давно прошло! Осенью Мирьям пойдет в школу.

Она повернулась лицом к окну и посмотрела на улицу — от яркого солнца появилась резь в глазах.

Видневшаяся за окном ива была еще совсем зеленая.

Значит, осень еще не скоро.

Бабушка, та, правда, все поучает: мол, чего ты рвешься в эту школу — пойдешь, и конец твоему беззаботному детству. Беззаботному! Мирьям хмыкнула и попыталась вспомнить хотя бы один беззаботный денек из своего почти что прошедшего детства. И все же! Это когда они вчетвером ходили в приморский парк. Всей семьей: отец — заведующий магазином, мать — жена заведующего магазином, ученица лицея Лоори и она, Мирьям, выигравшая в лотерею сине-желтый глобус, глобус, который все кружился и кружился и сейчас еще вертится, стоит лишь дотронуться до него пальцем.

И все равно беззаботные дни бывали в ее жизни такими короткими. Заведующий магазином давно уже не заведующий, и то красивое платье, в котором она ходила в приморский парк, тоже стало совсем коротким — чуть не все трусики выглядывают сзади. Мама считает каждый цент, и уже давно никто дочкам не навешивает на шею связки баранок.

— Ох, эта вечная нужда и это вечное безденежье! — прошептала Мирьям и вздохнула.

Никто не слышал этих сказанных от тяжкой заботы слов. Лоори посапывала во сне, и отец с матерью еще не проснулись на своей широкой кровати. «Сопи, сопи, — с некоторым злорадством подумала Мирьям, взглядывая на Лоори, и осторожно слезла на пол. — Попадешься ты сегодня им в руки! Я сбегу, а тебя погонят к бабушке клянчить кроны!» У Мирьям даже настроение чуточку поднялось. Как хорошо, когда человек уже самостоятелен. Натянула платье, застегнула пуговицы — и айда! Открыть ключом дверь труда не составляет. И вот она уже шлепает босиком по прохладному коридору. А как здорово скатиться по перилам! Порог входной двери

уже нагрелся от солнца, там можно было постоять и полюбоваться наступившим утром.

Из прачечной поднимается пар. Извозчиха появляется в дверях, вытирает руки и смотрит в небо — оно совсем безоблачное.

Здравствуйте! — кричит Мирьям; иногда и ей хочется быть вежливой.

— Здравствуй, — отвечает извозчиха.

Погода хорошая, — продолжает Мирьям.

Я буду сушить белье, и чтобы не сметь пылить во дворе! — кричит старуха и исчезает в белых клубах пара.

«По-человечески поговорить не может, — думает Мирьям. Будто я сама не знаю, что, когда висит белье, — пыль поднимать не положено!»

Но так как белье еще не развешано, то свое можно взять. Мирьям соскакивает с крыльца, выбирает самое пыльное место и бредет, шаркая ногами. Какая прелесть! Мелкий-премелкий песок. Мельчайшие песчинки щекочут меж пальцами, и пыль поднимается столбом до второго этажа.

Грезы рассеялись, счастье разбито — болью и ранами сердце изрыто…

раздался у садовой калитки радостный голос.

Дядя Рууди! Так рано?

— Ты куда собрался, дядя Рууди? — спрашивает Мирьям; ее приводит в замешательство его темный костюм, белая рубашка и напомаженные брильянтином волосы. Правда, тросточку дядя Рууди по обыкновению вертит между пальцами совсем по-будничному.

— Тсс! — На лице Рууди появляется таинственное выражение. — Я скажу тебе, если только бабушке не проболтаешься!

— А когда я раньше… — обижается Мирьям.

— Знаю, знаю. — Рууди спешит исправить дело.

— Ну? — не терпится Мирьям.

— Я иду на бой быков!

— На бой быков?.. — тянет Мирьям и подозрительно смотрит на Рууди.

— Бык во дворце, — шепчет заговорщически дядя Рууди и оглядывается, не услышал ли кто их разговора.

Мирьям подбегает к дяде Рууди и с чувством превосходства говорит:

— Это только в сказках быки бывают во дворцах!

— По крайней мере один раз в сто лет все вещи переворачиваются с ног на голову.

При этом глаза у дяди Рууди совершенно серьезные. Мирьям удивляется.

Вот и пойми ты этого Рууди! Взял и ушел. Вертит в руках тросточку и насвистывает весело себе под нос свою песенку:

Грезы рассеялись, счастье разбито — болью и ранами сердце изрыто…

Мирьям идет следом за ним до ворот и размышляет: то дядя Рууди больной, то он кажется совсем здоровым, как сегодня. То поет веселую песню, а сам грустный, сегодня же песня грустная, а сам, наоборот, веселый. Бывает, говорит одну только правду, а другой раз, как вот сегодня, чудит.

Она вздыхает. С извозчихой куда проще. Та сразу выскажет все, что думает. Не смей пылить, белье сохнет — и точка. Коротко и ясно. Но нестерпимо скучно.

Не смей — и все тут.

Мирьям стоит у калитки, смотрит вслед Рууди, который все удаляется и наконец сворачивает на Освальдовскую улицу. Вот он и пропал. А как хотелось бы у него повыспрашивать о разной разности. Как тогда у тряпичника, который тоже свернул со своей грохочущей тележкой на улицу Освальдовскую. Мирьям никак не может забыть того тряпичника, что уже тысячу лет бродит по земле и так похож на дедушку. Увидеть бы его еще хоть разок! Мирьям так ждет его, что иногда ей кажется, будто она слышит дребезжащий стариковский голос: