Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)

Медведев В. Н.

— Погоди. — Отец остановил обиженную дочку, которая нехотя тащилась к выходу. — Почему ты думаешь, что господин Ватикер?

— А я не думаю, я знаю, — через плечо ответила Мирьям и назло пошла дальше.

— Сказали тебе — подожди! — прикрикнула мама.

— Сама сказала, чтобы я уходила! — произнесла Мирьям.

Но мама с такой злостью тряхнула головой, что Мирьям не посмела больше и шага сделать. Она задержалась и приложила пылавшие руки к холодным изразцовым плиткам.

— Ну? — требовал отец.

— Что ну?

— Или

прут взять? — пригрозила мама.

— Вот и скажи вам чего, сами сразу драться, — ворчала рассерженная Мирьям.

— Ну? — требовала мама, и Мирьям чувствовала, что розга уже находится в угрожающей близости.

— Пошла я раз к бабушке, — начала неохотно рассказывать Мирьям, — а там сидит господин Ватикер, на красном бабушкином диване, совсем рядом с нашей стенкой, ну, под этой коричневатой совой, у которой однажды выпал глаз и которую бабушка потом починила в мастерской…

— Ну, а дальше что? — не вытерпела мама.

— Тогда господин Ватикер вытащил свои золотые часы — они у него с целую брюкву, — щелкнул крышкой, посмотрел, сколько времени, потом опять защелкнул крышку и подмигнул мне. Так, будто я ему какая старая знакомая, хотя он мне совсем не нравится, пузан такой…

Мама вздохнула и воздела глаза к потолку.

— Я могу и не говорить, — сказала Мирьям, заметив, что маме это наскучило.

— Говори, говори, — подбодрил отец, — мы слушаем.

— Потом господин Ватикер улыбнулся, поиграл цепочкой часов и спросил таким вот приветливым голосом, как пастор в церкви, мол, что это за дядя такой у нас в гостях. А я ему в ответ, что ничей он не дядя, что дядя у меня один, Рууди, а это вовсе господин Кузнецов. На это господин Ватикер кивнул три раза и сказал, что я могу идти. А я ему снова: сама знаю, когда мне уходить, потому что это квартира моей бабушки, а к ней я пришла, чтобы ракушек…

— Господь небесный! Да кто же мог подумать! — мамино восклицание прерывает речь Мирьям.

— А что он еще сказал? — потребовал отец.

— Ничего, он раскраснелся, рассердился и приказал мне замолчать. Как будто я пискля какая, которая ни за что ни про что орет или пищит! Потом я послушала ракушку, она шумела, как всегда, тогда мне надоело, и я ушла.

— А бабушка где была?

— Может, на кухне.

— А дядя Рууди?

— У невест, наверное, — со вздохом ответила Мирьям.

— Кто бы мог подумать! — боязливо прошептала мама, как будто Ватикер и сейчас подслушивал за стеной, хотя там все распевали эту нескончаемую красивую песню:

Der Maie ist gekommen…

Отец с матерью на некоторое время примолкли, и Мирьям вдруг ощутила, что ей стало стыдно, — не понимая, за что. Она же ничего такого Ватикеру не сказала, кроме как то, что за стенкой разговаривает господин Кузнецов…

Мирьям боялась нагоняя, но отец с матерью совсем забыли про дочку. А она именно сейчас

с удовольствием приняла бы взбучку, чтобы потом было легче.

— И надо было тебе говорить ему про Кузнецова, — продолжая разговор, устало произнесла мама. Она произнесла это не как обвинение, а скорее просто так, чтобы нарушить молчание.

На душе у Мирьям стало совсем паршиво.

— Мама, — в нерешительности спросила она, — а бывает, что надо обманывать?

Отец и мать обменялись долгим взглядом.

— Ну, разве иногда надо обманывать? И когда надо? — Мирьям требовала ясности.

— Ну, иногда следует сказать, что не знаю, — неохотно ответил отец.

— А если я знаю, тогда ведь «не знаю» будет неправдой! — не унималась Мирьям.

— «Не знаю» — это полуправда, это серединка между правдой и обманом, — буркнул отец.

— Серединка, — вполголоса повторила Мирьям и задумалась: запутанных понятий она терпеть не могла.

Все должно быть ясным. Серединка — это, наверное, вроде улицы Ренибелла, пришла она к удачному сравнению. Ренибелла ведь пересекается поперечной улицей, на которой стоит бабушкин дом. Если выйти за ворота и повернуть по этой улице налево, можно прийти к морю, если же пойти направо — то придешь к глиняным ямам. Серединка же, Ренибелла, приводит к высокому забору и кончается, словно ее обрезали. Ходить по улице Ренибелла до конца Мирьям никогда не любила — чего там смотреть на этот забор! Другое дело — свернуть к морю или пойти направо к ямам, в которых, говорят, однажды даже утонул один бесстрашный мальчишка, живший где- то неподалеку.

— Серединка, — твердым голосом сказала Мирьям, продолжая свои мысли, — никуда не ведет.

— Серединка оберегает человека, — буркнул отец.

— Чего тут еще рассуждать, — вступилась нетерпеливая мама, — чем меньше человек знает и чем меньше он болтает, тем легче ему живется. Особенно это относится к детям!

Мирьям уловила сердитый мамин взгляд и опустила глаза.

И совсем уж неуместно звучала ликующая весенняя песенка, которую за стеной опять завели с самого начала:

Der Male ist gekommen…

Спустя несколько минут Мирьям стояла перед большим бабушкиным домом, одной ногой на улице Ренибелла, и гадала: куда идти? Налево — звало море, направо — потрясающие воображение жуткие ямы, — и то и другое по-своему таило опасность.

«Серединка оберегает человека», — вспомнились девочке слова, только что сказанные отцом, и Мирьям зашагала по улице Ренибелла, туда, где впереди маячил тупик и стоял высокий, неперелазный забор.

Задумчиво шагая по улице, Мирьям споткнулась о разбитую известняковую плиту и почувствовала, как в ушибленном пальце распространяется боль, а в сердце смятение. И все же Мирьям продолжала браво идти по скучной-прескучной дороге, пока не достигла глухого забора.