Тринадцатая ночь
Шрифт:
– Да-да, я знаю. Ты тут вообще-то делаешь свою работу. – Он со стуком поставил кружку на кофейный столик.
– Мне жаль.
– Не жаль.
– Ну, немного…
– Пх… – сорвалось с его губ. Конечно, он не верил.
– Лепешки вкусные, – сделала она слабую попытку сменить тему разговора.
Он включил телевизор.
– Они апельсиновые?
– А на вкус они апельсиновые? – раздраженно спросил он.
– Ну да.
– Тогда да, они действительно апельсиновые. Вот блин…
– Да что с тобой
– Что такое? Что со мной такое?! Да это самый тупой вопрос, который я когда-либо слышал! Нет, ну в самом деле, я не слышал ничего тупее, а у меня и воспоминаний-то в голове всего о двух месяцах! – он злобно клацал по кнопкам пульта, переключая каналы так быстро, что было трудно определить передачу. Ура! Футбольное обозрение. – Не могу поверить, что они продули и этот, – сказал он, кивнув на телевизор. – Гребаный худший кипер** в лиге.
– Дрейк, я…. – начала было она. – Прости… что ты сказал?
– Что, оскорбил твои нежные ушки? Думал, ты уже выработала иммунитет к этому.
– Да я не о том… Как ты назвал его? Футболиста?
– Гребаный. Худший. Голкипер**. В. Лиге, – по словам повторил он.
– А…
Обозрение игры закончилось, сменившись каким-то идиотом в костюме, болтавшем об экономике. Он выключил телевизор, и тишина повисла в комнате. Ему стало неуютно.
– Да, я жалею, что не поговорил с временной сотрудницей, – сказал он наконец. – Ясно? Жалею. Такого ответа ты хотела? Я даже ее чертового имени не знал.
– Почему не спросил?
– Потому что мне нечего было ей сказать.
«И потому, – добавил он про себя, – что я трус».
– Тебе действительно нужно узнать других людей, Дрейк.
– Да, ну для начала мне бы нужно узнать себя, не правда ли? – Он хотел, чтобы это прозвучало безразлично и саркастично, но прозвучало просто жалко.
– Думаю, ты прав.
Он коротко горько усмехнулся.
– Признаешь, что я прав? Небось, ни за что не сказала бы, будь под рукой записная книжка, ведь пришлось бы это документировать.
– Иногда даже сволочи должны выигрывать, – философски заметила она. – Один ноль в пользу Драко. – Внезапно она опрокинула чашку чая. К счастью, она была практически пустая. – О, Господи… – забормотала она, стирая маленькую, но все расползающуюся чайную лужицу бумажной салфеткой.
– Да все нормально. Кстати, мне нравится это прозвище. Дрейк-О. Думаю, меня могли так называть в университете, нет?
– Да, возможно, – поспешно сказала она. – Прости за кофейный столик.
– Не волнуйся. – Он взял комок промокших салфеток, чтобы выбросить его в мусорную корзину на кухне. Когда он вернулся, она уже поднялась с дивана.
– Вот черт. Я знал, что ты это сделаешь.
– Сделаю что?
– Используешь то, что я вышел из комнаты, как причину для ухода.
– К твоему сведению, Дрейк…
– Дрейк-О.
– Я
– Уже назвала.
– Ну так больше не буду. – Она уперла руки в бедра. Уголок футболки чуть приподнялся, открывая тоненькую полоску кожи на ее боку.
– Посмотрим, – он озорно усмехнулся.
– Как я и говорила… к твоему сведению, Дрейк, я просто встала, чтобы посмотреть как Шекспир смотрится в твоем книжном шкафу. И вот теперь я смотрю на твой шкаф и вижу, что книги там нет. Что опять же делает твой шкаф пустым.
– Может, я просто пытаюсь вытянуть из тебя побольше подарков, Грейнджер.
– Я думала, ты будешь называть меня Гермиона.
– Я думал, ты будешь называть меня Дрейк-О.
– Я не буду больше дарить тебе подарки, – сказала она, пропустив мимо ушей последний комментарий. – Ведь от одного ты уже избавился.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– А я и не избавлялся от него. Книга в моей спальне. Читаю каждый вечер.
– Ты… правда?
– Я бы предложил тебе самой убедиться, но у меня есть ощущение, что ты найдешь до ужаса непрофессиональным пойти со мной в спальню.
Она закатила глаза, но кончики ушей стали ярко-красного цвета.
– Опять же, – добавил он с самодовольной ухмылкой, – полагаю, все зависит от профессии.
– Господи, да ты сегодня в ударе.
– Опять-таки жаль, что у тебя нет записной книжки. Эти перлы просто необходимо увековечить.
– Так… ты читаешь каждый вечер? Тогда думаю, уже осилил полстранички аннотации.
– К твоему сведению, Грейнджер, – сказал он, идеально копируя ее интонацию, – я уже прочел целых три пьесы.
Она выглядела чрезвычайно сомневающейся.
– Да ладно?
– Серьезно.
– И какая, скажи на милость, твоя любимая?
– «Двенадцатая ночь».
– Да ты шутишь.
– Почему ты не веришь?
– Потому что, – чисто по-женски аргументировала она.
– Потому что?
– Потому что… потому что… ну, я не знаю. Я думала, ты больше приверженец «Тита Андроника».
Он улыбнулся.
– Неужели я настолько плох, Грейнджер?
Она вернула улыбку.
– Не знаю. А ты как думаешь?
– Ну, моя догадка так же хороша, как и твоя, – ответил он.
Они обменялись любопытными взглядами. Она нервно усмехнулась.
– Нет, серьезно. «Двенадцатая ночь»?
– Серьезно.
– Но почему?
– Что было с ней?
– Что, прости?
– Орсино. Спрашивает у Виолы.
– Прости, не запоминала наизусть.
– Орсино. Он просит Виолу рассказать ему о сестре. – Своими серо-голубыми глазами он посмотрел прямо в ее карие. – Конечно, у Виолы не было сестры. Она рассказывала о себе… Ей нужно было забыть себя, чтобы стать кем-то другим. Когда Орсино спрашивает у Виолы: «Что было с ней», она отвечает: