Трое из океана
Шрифт:
В клещах
Павлищев очнулся, снял с лица холодное мокрое полотенце. Аро, по-прежнему в кителе, но уже без погон, спокойно придвинул свой стул, положил руку на плечо конструктору.
— Вы слишком впечатлительны, Викентий Осипович. Ваше положение вовсе не такое отчаянное. Проявите немного здравого смысла, и я берусь все уладить к обоюдному благополучию.
— Уладить?! — прохрипел Павлищев, желая и в тоже время боясь отодвинуться от шпиона.
На минуту Викентию Осиповичу почудилось, что все происходящее — дурной сон. Стоит только шевельнуться — и… Павлищев сделал
— Не будем спешить, — миролюбиво сказал Аро.
Рассмотрим ситуацию хладнокровно. Находясь в здравом уме и твердой памяти, вы передали в руки агента иностранной разведки ценные материалы о новейшем ракетном оружии Советов. Что можно сделать теперь? Вариант первый: вы, как подобает честному советскому патриоту, — в голосе Аро зазвучала непередаваемая издевка, — утром являетесь в КГБ, — если я захочу выпустить вас отсюда живым, — рассказываете там все и добровольно кладете голову на плаху.
Аро сделал паузу, зорко наблюдая за Павлищевым. Викентий Осипович с исказившимся лицом растягивал воротник рубашки, будто она душила его.
— Вариант, не делающий чести мужчине с головой и вообще человеку, любящему жизнь. А кто же из нас не любит ее? Кто не любит наслаждений, женщин, таких, как ваша Марианна, и получше, вино, деньги… — Аро прищелкнул пальцами. — Много денег!
Аро снова помолчал. Павлищев все еще судорожно втягивал воздух, но глаза его стали осмысленней.
— Вариант второй: я сейчас возвращаю вам пропуск, любезно отвожу к вашему дому, вы садитесь с супругой пить чай под мирным домашним абажуром, в уютной столовой, чувствуя в кармане пачку денег в две тысячи рублей, и до глубокой счастливой старости вспоминаете нашу встречу, как короткий кошмарный сон с радостным пробуждением. Замечу, что всего вам будет вручено десять тысяч, вместе с вашими письменными показаниями о «МБР-18». Ни КГБ, никто другой в мире никогда не узнает о нашей беседе. Она умрет тут, в этом бедном домишке. Взамен же я потребую от вас лишь ничтожную услугу.
— Отпустите меня! — взмолился Павлищев, хватаясь за Аро трясущимися руками. — Отпустите! Что вам во мне? Я не гожусь для вас. Я старый больной человек. Ради бога!
— Вы меня растрогали до слез. Еще немного, и я сам заплачу, — скривил рот в ухмылке Аро. — Без истерик! — резко меняя тон, прикрикнул он, мазнув Викентия Осиповича по лицу ладонью. — Неужели вы думаете разжалобить меня? Сделайте то, что я вам прикажу, и — слово разведчика! — вы получите десять тысяч, понимаете ли вы это, десять тысяч! И больше никто, никогда не будет вас тревожить. Вы правы. Я вижу это: вы старый слабый человек, вы не годитесь для того, чтобы работать на нас.
— Отпустите! — еще раз, уже шепотом, безнадежно сказал Павлищев.
Слезы градом катились по красному, сразу постаревшему мясистому лицу конструктора. Редкие рыжие волосы прилипли ко лбу.
— Довольно болтать! Сделаете то, что от вас требуется, или нет? Я даже не буду приканчивать вас здесь, слизняк. Это сделают за меня советские контрразведчики, как только я перешлю им почтой ваш пропуск и собственноручные показания о «МБР-18».
— Меня не расстреляют, мне дадут срок, — схватился за соломинку Павлищев.
— А, так вы предпочитаете
Павлищев молча плакал.
— Я дам вам кусок пластилина. Вы сделаете оттиски с замков сейфа Рампиловского и передадите их мне, — отрывисто, спокойно, как о решенном деле, сказал Аро. — Только и всего. После этого вы свободны. Повторяю, слово джентльмена! И не думайте, что мы собираемся брать что-либо в сейфе. Такая грубая работа не для нас. Ну? Деньги идут сами вам в руки, а вы еще ломаетесь.
— А если меня поймают, пока я буду делать оттиски.
Очень рано, еще в школе, единственный сын профессора математики Вика Павлищев усвоил, как он выражался, «руководящую идею жизни», а проще способ жить с комфортом.
Вика усердней всех организовывал всевозможные воскресники, выезды школьников на уборку урожая, коллективные выходы для сбора металлолома и бумажной макулатуры, но сам каким-то образом в последний момент оставался дома, предоставляя другим таскать мешки, копать землю.
В Московском государственном университете Павлищев с первого курса вошел в комитет ВЛКСМ физического факультета. Сразу показал себя активным общественником, точнее, громче всех кричал о мероприятиях, чаще других вертелся на глазах у декана и секретаря парткома, умело создавая видимость горения на общественной работе.
Активности Павлищева хватило как раз до дня получения диплома. В душе он считал себя выдающейся личностью, со скрытым презрением смотрел на однокурсников, особенно пришедших с производства или из армии, но внешне ничем этого не обнаруживал. Раз только, уже на выпускном вечере, он слегка приоткрылся, бросив в разговоре:
— Всегда были и будут сильная личность и серая масса!
Товарищи отнеслись к многозначительной фразе снисходительно. Сочли ее неумной шуткой подвыпившего выпускника.
Ловко используя связи отца, ученого с мировым именем, но в жизни человека наивного и доверчивого Павлищев сумел остаться в Москве, получить назначение в один из столичных научно-исследовательских институтов. И здесь молодой инженер вел свою линию: тонко льстил самолюбию руководителей института, никогда не выступал с критикой их на собраниях и заочно. Другое дело, если шла речь о рядовом сотруднике. Тут Викентий Осипович находил самые неотразимые доводы, больно жалящие слова: «Мы идем к коммунизму и не можем прощать…», «Интересы общества превыше всего, аспирант же Иванов свою личную выгоду…»
Случалось, что за грубые промахи в работе Павлищеву угрожали «оргвыводы». Тогда он выдвигал в качестве железного заслона довод о необходимости бережного воспитания молодых кадров, чуткого отношения к идущей смене, засыпал высшие инстанции жалобами, требовал расследования. Наезжали комиссии, расследовали, опрашивали, мешали работать, и наконец руководители института отступались, не выдержав единоборства: «Ах, да черт с ним совсем, с этим Павлищевым!»
Мимикрия вывозила несколько лет. Но однажды он имел неосторожность написать откровенное письмо человеку, которого ошибочно принял за единомышленника. Возмущенный, тот переслал письмо в местком института. Готовился разбор дела. Назревал скандал.