Трон Люцифера
Шрифт:
При новом царствовании померкла слава Золотой улочки, хотя слухи о том, что кому-то из мастеров удалось получить «философ ский камень», не утихали в богемской столице вплоть до конца XVII века. Lapis philosophorum — магическое сердце алхимии, соединившей в себе практические приемы многих достойных ремесел. «Красный лев», «магистери-ум», «великий эликсир», «панацея жизни», «красная тинктура» и прочие титулы, коими нарекли «философский камень» в темных алхимических манускриптах, — нечто большее, чем абсолютный катализатор. Ему приписывались чудесные свойства, сравнимые разве что с проявлением божественной мощи. Он был призван не только облагораживать или «излечивать» металлы — эманации планетных начал, но и служить универсальным лекарством. Его раствор, разведенный до концентрации так называемого аи-rum potabile — «золотого напитка», обеспечивал излечение всех хворей, полное омоложение и продление жизни на любой срок. Каждый, таким образом, мог обрести желанное долголетие, оживить мертвеца, проникнуть в сокровенные тайны натуры. Для этого нужно было лишь завладеть «магистериумом». Самого же алхимика, сподобившегося сотворить подобное чудо, волшебные превращения ожидали уже в процессе «Великого деяния». Окончательное созревание «философского яйца» должно было ознаменоваться
Другое алхимическое сокровище — «белый лев», или «малый магистериум», — призванное облагораживать металлы до стадии серебра, явно бледнело, как Луна при свете Солнца, перед мощью истинного «философского камня».
То же можно сказать и об «алкагесте» — всеобщем растворителе, столь упорно отыскиваемом алхимиками. Великие мастера, искавшие заведомую несообразность, почему-то не утруждали себя заботой о том, как сохранить подобное вещество, в каком сосуде.
К сожалению, усилиями римского императора Диоклетиана, повелевшего в 296 году сжечь все египетские папирусы, где говорилось об искусстве златоде-лания, истоки алхимии скрыты во мгле. Позднейшие христианские легенды, связывающие ее с царем Соломоном или даже Моисеем, ничуть не просветляют дымовой завесы, в которую костры фанатиков и тиранов обратили бесценное прошлое человечества. Мы даже не знаем происхождения самого слова «химия»- арабская приставка «ал» не в счет — и точного его перевода.
Одни связывают название древней и всегда современной науки с термином chimeia — наливание, настаивание, другие — с именем Khem (khame, chemi), означающим «Черную землю» — Египет, где якобы зародилось сокровенное искусство рудознатства и металлургии. Для решения любопытной лингвистической загадки привлекают и латинское humus — почва, земля, и созвучные греческие слова: «хюмос» — сок, «хю-ма»-литье, «хюмевсис» — смешивание.
Как ни странно, но во всей этой разноплеменной многоголосице смутно угадывается изначальная суть. Здесь и скупое мерцание рудных жил в узкой штольне, и жар бьющей из летки струи расплавленного металла, и покачивающиеся на весовой чашке крупинки, и густеющий в реторте сок сонных трав, и блеск амальгам, и горечь ядов, и аромат эссенций…
В подобном перечислении есть своя смысловая магия, и его соблазнительно длить, вскрывая во тьме иноязычных речей все новые метафорические грани. Однако в беспредельной, как звездная ночь, алхимической сфере нас интересует не химическая начинка, но магическая, планетная псевдосуть и как следствие — злато делание, чудеса «философского камня».
Соблазняя тайной вечного круговорота, библейский змей ласкает раздвоенным жалом горький плод познания, а гностический ящер, заглотав собственный хвост, открывает пути в первобытную бездну.
Это несколько облегчает исследовательскую задачу. В эзотерическом плане алхимия начинается с вещей нам уже известных — трактатов Гермеса, с гностической символики Александрии. Она выступает как часть астрологии, как разновидность «астромине-ралогии», «астроботаники» и самостоятельный раздел магии. Поэтому столь многое покажется нам знакомым в алхимической практике. В том числе и привычка самих адептов укрываться за громкими псевдонимами, наивная и чем-то родственная мании величия одновременно. Первым здесь следует назвать Демокрита, точнее, лже-Демокрита, чей манускрипт «Физика и мистика» положил начало длинному списку зашифрованных, изобилующих яркими метафорами текстов, толкующих об искусстве магических трансмутаций. За ним последовали столь же темные и не поддающиеся разгадке сочинения лже- Платона и лже- Пифагора, где за разноцветным коловращением драконов и львов мерещится театрализованная хрис-тианско-языческая мистерия, где приносит себя в жертву умирающее и воскресающее затем божество. Соблазняя тайной вечного круговорота, библейский змей ласкает раздвоенным жалом горький плод познания, а гностический ящер, заглотав собственный хвост, открывает пути в первобытную бездну. Этот сошедший с магических фресок змей «Книги мертвых» Египта станет излюбленным символом первых алхимиков. Вскоре к нему прибавятся танцующая в огне саламандра и отверстое в мир подсурмленное око.
Несколько видоизмененный египетский иероглиф, изображающий глаз человека, обретает новое существование и среди кабалистических знаков. На личной печати немецкого ученого Георга Агрйколы он выгравирован. вместе с магическим именем Аранта. Другое заклинание, поминающее древнейшего сирийского бога Абраксакса, вырезано на гностической гемме, прославляющей владыку Вселенной. Атрибут верховной власти — сноп молний — одинаков у олимпийцев, шумеро-вавилонских, древнеиндийских богов. Одинакова и трактовка змея, причастного к сотворению мира и вовлечению в божественный хоровод стихий, над которыми разделяют с Исидой главенство Соломон и Гермес Трисмегист. Такая алхимическая троица изображена Бернардино ди Бетто (XV в.) в ватиканских апартаментах Борджи, в келье святых. Сочетав библейского медного «змия» с рептилиями кадуцея, алхимические таинства включили в свою причудливую эмблематику запаянного в реторту Меркурия и гомункулуса, замкнутого в «яйцо философов», божественного Гермафродита и отверстую могилу с Адамовой головой на дне. Подобно богу, принесшему себя в жертву, человеку надлежало пройти через смерть и тьму, чтобы вновь возродиться для света. Превращение, которое претерпевала божественная плоть, как бы повторялось в малых кругах, где, подобно планетам, обращались ипостаси материи и разума, преображающего косный вещественный мир.
Демиург микрокосма — алхимик приносил себя в жертву во имя грядущего воскрешения, подменив идею своего рода соборности [24] личным преображением, сопричастным, однако, эволюции космоса, потому что в недрах запечатанного по всем герметическим правилам атонора созревало космическое яйцо — Солнце мира, Сердце творца. По мысли Василия Валентина, не только адепт, но и беспорочное золото отдает себя огненному круговращению во имя своих, тронутых болезнью и скверной планетных собратьев. Оно как Христос, безвинно идущий на Голгофу во искупление грехов мира. Маг-алхимик на этом крестном пути вещества исполняет две слитых
24
Соборность — термин православного богословия, означающий, что в церкви осуществляется добровольное соединение (собор) индивидов на основе любви к богу и друг к другу.
Существует несколько подробных, но не поддающихся однозначному переложению на язык современной химической номенклатуры рецептов «Великого деяния». Один из них, приведенный в «Книге двенадцати врат» английского алхимика Джорджа Рипли (XV в.), был как будто бы расшифрован знаменитым французским химиком Жаном Батистом Дюма:
«Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или «философский камень», возьми, сын мой, философской ртути и прокаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. [25] Нагревай еще до кипения, но не кипяти (!), этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй.
Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост».
25
Несмотря на убедительную с точку зрения химизма расшифровку Дюма, видящего здесь свинцовый сурик, упоминание «красного льва», являющегося одним из синонимов «философского камня», вызывает законное недоумение. Суть в том, что у алхимиков не было единой номенклатуры, и совершенно различным веществам они зачастую давали одинаковые названия.
Можно по-разному относиться к этому пронизанному грозной поэзией тексту. Одни видели в нем лишенные смысла колдовские заклинания, другие — нарочито затемненную тайну, манящую призраком невиданного могущества. Записанный же химическими формулами — отождествив «философскую ртуть» со свинцом, Дюма получил адекватную систему преобразований, — он рисует тривиальный процесс, в котором участвуют свинцовые соли и окислы. Последнее хорошо для раскрытия секретов древних мастеров, но бесполезно для постижения алхимической сути. Химические соединения, сколь бы ценны они ни были, всего лишь вещества, косная материя. Они непричастны к чудесным свойствам «магистериума» и сами напрочь лишены чудесного ореола. Ясность не только обесцвечивает поэтический блеск алхимических текстов, но и убивает на корню саму алхимическую идею. И все потому, что алхимия — это не только «предхимия», но еще и волшебство, которое не поддается абстрактному моделированию. Двойственное прочтение характеризует и скрывающую подробности «Великого деяния» зашифрованность. С одной стороны, это жреческая, не терпящая постороннего глаза скрытность, с другой — обычный цеховой секрет, пресловутая «тайна фирмы». Есть, наконец, и третий аспект, сугубо человеческий, иногда исключительно трогательный. Он-то встречает, несмотря на временные провалы, полное понимание потомков. Алхимикам не позавидуешь. Пусть среди них было немало заведомых обманщиков, но ведь и сильные мира сего гнали их, как красного зверя! Вспомним Бётгера, которого держал в заточении саксонский король. Не в силах купить вожделенную свободу златоделанием, несчастный узник случайно раскрыл секрет фарфора. Альберт Больштедтский, снискавший титул «Великого в магии, еще более великого в философии и величайшего в теологии», недаром умолял собратьев быть скрытными: «…прошу тебя и заклинаю тебя именем творца всего сущего утаить эту книгу от невежд. Тебе открою тайну, но от прочих я утаю эту тайну тайн, ибо наше благородное искусство может стать предметом и источником зависти. Глупцы глядят заискивающе и вместе с тем надменно на наше «Великое деяние», потому что им самим оно недоступно. Они поэтому полагают, что оно невозможно. Снедаемые завистью к делателям сего, они считают тружеников нашего искусства фальшивомонетчиками. Никому не открывай секретов твоей работы! Остерегайся посторонних! Дважды говорю тебе, будь осмотрительным…» Это не мрачное предостережение посвященного в высшие таинства мага и уж тем паче не ревностная забота мастера, стремящегося оградить от конкурентов источник дохода, но крик души.
О строгом сохранении тайны предупреждали и другие выдающиеся мастера трансмутаций: Ар-нальдо из Виллановы (ок. 1235–1313), Николай Фламель (1330–1417?) и даже Парацельс, презревший «Великое деяние» ради лекарственной ятрохимии, [26] оказавшейся на поверку все той же алхимией, но с «астроботаническим» уклоном. Знаменитый естествоиспытатель и врач Парацельс уподобил человеческий организм реторте, в которой протекают сложные химические превращения. «Ятрохимик есмь, — говорил он о себе, — ибо равно ведаю химию и врачевание». Стоя одной ногой уже в новом времени, он оставался, однако, в плену магических соответствий, а значит, не порывал с алхимией: «Никто не докажет мне, что минералы безжизненны. Ибо их соли, колчеданы и квинтэссенции жизнь человеческую поддерживают. Утверждаю решительно, что металлы и камни наделены жизнью, как и корни, травы и плоды». О его приверженности к средневековым стереотипам мышления свидетельствует и усовершенствованный метод лечения сифилиса парами ртути, просуществовавший вплоть до нашего века. Не подозревая, естественно, о существовании чувствительного к ртути возбудителя, Парацельс исходил из астрологического формализма: оппозиции Венеры Меркурию, а следовательно, противостояния недуга на почве любви эманации божественного посланца. Логические следствия, вытекающие из заведомо противоположных посылок, иногда бьют точно в цель. Но это случайное попадание. Прописывая из тех же соображений страдающим мигренью пациентам серебро — металл Луны, управляющей мозгом, Парацельс не достигал успеха. Не умеряли боли и золотые пилюли противоположного по природе и воздействию на организм Солнца. В философском отношении ятрохимик Парацельс не столь далеко ушел от астрологических воззрений Птолемея, о которых мы можем судить по обильным цитатам в алхимических сочинениях арабов.
26
Ятрос (греч.) — врач