Тропинка в небо(Повесть)
Шрифт:
— Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие…
— Традиция, — презрительно процедила она. — Обижать, кто послабее, унижать человеческое достоинство — скажите, какая прекрасная традиция! Да вы просто трусы, раз позволяли вытворять такое над собой!
— Ну, ось ты не позволила — и що маешь? — насмешливо и раздраженно выкрикнул Мотко.
— Цветущий вид и тонкую шею, — хихикнул Ростик, но тут же выставил перед собою ладони: мол, виноват, случайно сорвалось с языка, не принимайте в расчет.
— Я за себя постояла… И в дальнейшем терпеть
— Ну, княгиня, вас-то мы защитим, — склонил голову Трош. — Вы у нас одна. Да вас никто и не тронет. Сами же сказали, что он не разглядел. А то бы…
— Брось! — обрезала Манюшка. — Я таких знаю. Если он считает, что ему дозволено унижать и грабить, то он и мать родную не пожалеет. Да они же, вот такие, и установили эти традиции. И такие же их придерживаются. Я, например, не верю, что ты, Барон, или ты, Ростик, способны унизить или ограбить человека, хотя бы и ратника.
Помкомвзвода приложил руку к груди.
— Наконец-то похвалили.
— Ничего себе похвала. — В голосе Троша проклюнулась злость. — Княгиня просто считает нас трусами, какая ж это похвала?
— Эх, жисть наша поломатая! Хватит трепотни! Для чего мы, собственно, собрались? Давайте решать — что будем делать, если тот спец захочет расквитаться с Марием и нагрянет с дружками. Такое может быть.
— Надо… ето… доложить, — сказал Евстигнеев, болезненного вида парень с бледным лицом и замедленной речью по кличке «Болящая Евгения».
— Ну да, не хватало еще! — послышались недовольные голоса. — Прятаться за спину начальства! Что мы, не сможем себя защитить?
— Вот, правильно, — подхватил Захаров. — Будем защищаться. То есть, драться за Мария или за любого из нас. Все за одного. Да? На этом и порешим… Вы чем-то недовольны, барон?
— Я всем доволен, — хмуро отозвался Трош. — Буду защищать ратников от спецов. Всю жизнь мечтал.
— О аллах! — воскликнул Игорь Козин. — Можешь не защищать. Без тебя обойдемся как-нибудь.
— Вы-то обойдетесь, а я? — проворчал Трош.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Пострижение в двоечники. Обыск
В конце ноября на отчетном комсомольском собрании взвода Манюшку избрали заместителем комсорга, то есть Толика Захарова, которому «удалось усидеть в своем кресле», как не преминули сострить хлопцы. Вообще здесь острили все и по всякому поводу. Жизнь в школе текла довольно однообразно, поэтому развлекали себя и товарищей, как могли.
Почти сразу вслед за этим произошло еще одно событие, о котором потом старались не вспоминать.
После праздника Лесин распорядился, чтобы на самоподготовке оставались все, а не только троечники.
— Отпускать сильных с самоподготовки — это была моя ошибка, — признал он. — Когда сильные занимаются вместе со слабыми, ясно, что они помогают слабым. Главное, товарищи, — вовремя исправлять свои ошибки.
И вот в 17.00 Манюшка впервые пошла в класс готовить уроки
Примерно через полчаса дверь класса распахнулась и на пороге появился Мотко, которого после обеда увел с собой куда-то командир роты. Теперь стало ясно — куда: Грицко лишился своей волнистой льняной шевелюры и был переодет в старую заношенную летнюю форму. Его появление тут же прокомментировали:
Острижен по последней моде, Как денди лондонский одет…Все это означало вот что: сегодня Мотко не смог ответить урок по физике и подвергся пострижению в двоечники. Мудрое начальство считало, что в таком затрапезном виде провинившийся на гулянки не пойдет и, стало быть, займется науками. Щеголять в форме хебе бэу (хлопчатобумажной, бывшей в употреблении) и с нулевой стрижкой предстояло Мотко до исправления двойки.
Грицко прошел к своей парте, долго копался там и вдруг объявил:
— Хлопцы, у меня пропали часы.
Наступила черная тишина. Все разом оторвались от учебников и тетрадей.
— Ну, такого у нас еще не было, — пробормотал Славичевский. — Во взводе инфекция.
— Часы-то, считай, як орден, — горестно выдохнул Мотко. — За первое место по гимнастике получил. На республиканских соревнованиях. Не знаю, но… як там ни крути, а — не було ратников, не було и… ничего такого…
— Во-во, — поддержал его Трош. — Толкуем разные высокие слова в защиту ратников, а… вот, пожалуйста…
Встал Володя Гермис из новичков — кряжистый, тяжелый, неповоротливый. Он обвел ребят потемневшими синими глазами:
— Нас во взводе четверо. Выделите комиссию, пусть обыщут.
Гермис нервно пригладил свои пепельные, ежиком, волосы, призывно взмахнул рукой, и четверо ратников: он сам, толстощекий Коля Опоркин, русый, с манерами пай-мальчика Аркаша Броденко и Манюшка — выстроились у доски. Вслед за ними вышел Захаров.
— Дожили, — сказал комсорг. Крупный нос его как будто еще больше раздулся, лицо покраснело. — Среди нас завелась сволочь. Из-за нее, одной, мы все под подозрением и все чувствуем себя сейчас сволочами. Найдем — пощады не будет. Обыскивать будем всех. Для начала Ронька обыщет меня, я — его, чтоб уж никаких разговоров… Предлагаю Мария от этой процедуры освободить, — вдруг добавил он скороговоркой.
Эта скороговорка, приглушенный голос и опущенные глаза могли вызвать разного рода подозрения, поэтому Толик поспешил объясниться:
— Мне стыдно даже подумать, что мы будем обыскивать девчонку.
— Конечно, не надо ее! Княгиня вне подозрений. Пусть вообще выйдет, нечего ей смотреть, как мы тут…
Только Сурдин, остроносый малый с сонными заплывшими глазами, спросил даже как бы с обидой:
— А что, девчонка не может украсть?
Манюшка подошла к Захарову, вывернула карманы, стала снимать китель.