Тропинка в небо(Повесть)
Шрифт:
— Ведите в столовую.
С 17.00 до 20.00 — самоподготовка. Сидели в классе и готовили уроки на завтра. Потом ужинали и расходились по квартирам. Наступало неконтролируемое личное время. Каждый тратил его по своему усмотрению, талантливо или бездарно, весело или скучно — это зависело от финансовых и прочих возможностей и городских знакомств.
Назавтра колесо жизни делало новый оборот в той же колее.
Наконец-то выдали зимнее обмундирование. Это событие произошло в конце октября. Впрочем, событием оно было только для ратников — первогодков. У спецов их поношенные кители и брюки восторгов уже не вызывали.
Сразу после обеда Манюшка сдала завскладом свое бэу, с омерзением
До самого ужина просидела она у стола, подгоняя на себя обмундирование. Ей помогала Марийка. Когда в последний раз, уже окончательно, Манюшка оделась и встала перед зеркалом, подружка в восторге воскликнула:
— Ой, який гарный хлопец получився! Аж голова пишла кругом!
И правда, хлопец получился что надо. Фуражка на стриженой под мальчишку голове сидела чуть набочок, лихо, с форсом, темный, защитного цвета китель словно прирос к ее крепкому гибкому телу, черные, с голубыми кантами брюки (в штанины Манюшка вкатала для большего шика широкие клинья) закрывали носы ботинок и при ходьбе как бы расчищали путь впереди. Это было ужасно модно! Вот только ботинки несколько разочаровали: они были из толстой кирзы, на толстой подошве с широким рантом и квадратными носами — неуклюжие и тяжелые.
«А, ничего, штанины закроют, — успокоила она себя. — Зато зимой портянки можно наворачивать, ноги в тепле будут».
— Теперь ты настоящий спец, — одобрительно заметила Марийка.
— Э, нет, спецом я только через год стану, — вздохнула Манюшка и принялась объяснять удивленной подруге обычаи спецшколы.
Первогодков у них зовут ратниками. Спецами они становятся только после того, как возвращаются из летнего лагеря. Спецы на ратников смотрят свысока, могут и обидеть — словом или действием, — и ратник обязан безропотно терпеть. Бывало, — рассказывали Манюшке ребята из ее взвода, — творились форменные безобразия: старички заставляли новобранцев чистить себе одежду и обувь, насильно меняли свои старые вещи на их новые, ради развлечения налево и направо раздавали затрещины, буквально ездили на бедных ратничках, принуждая на себе поднимать господ спецов на верхние этажи. Правда, с каждым годом таких случаев становилось все меньше.
— Ой, да що ж це таке! — испуганно и возмущенно воскликнула Марийка. — А куды ж дывыться начальство?
— А что начальство! Не приставишь же к каждому ратнику начальника — оберегать.
И Манюшка поделилась: ее радость омрачает то, что им, новичкам, выдали кителя шерстяные, с начесом, а у старичков диагоналевые, и теперь сразу видно, что она ратник.
Не зря тревожилась Манюшка. На ближайшей неделе несколько пар нового обмундирования перекочевало от ратников к спецам. Об этом знали все, но до начальства не дошло.
А в один прекрасный день наступила и ее очередь испить горькую чашу ратника.
Манюшка стояла у окна и поверх крыш смотрела на Днепр. С третьего этажа он был хорошо виден — спокойный, ублаготворенный, весь в бликах от лучей низкого ноябрьского солнца. Город на этом берегу ступеньками улиц спускался к реке. Он с каждым днем все больше нравился ей.
А на душе было серо и тягостно. После того, как спало напряжение первых дней и жизнь вошла в накатанную колею распорядка, Манюшку постепенно опутала тоска. Да, ее приняли как свою во взводе, и со всеми она была в нормальных приятельских отношениях, но ни с кем не было душевной близости, товарищи были для нее пока только знакомыми. Из Залесья пришло письмо от Николая Степановича, в котором он сообщил,
Подошел Толик Захаров. Глядя на нее ироничными серыми глазами (между прочим, ей очень нравилось это редкое сочетание серых глаз с черными волосами), спросил:
— Как тебе Днепровск? — Он кивнул на заоконный вид. — Небось, считаешь, скверный городишко, да?
— Ну, почему? Правда, я еще толком и не знаю его.
— Летом пыль, зимой часто грязь, не говоря уж о весне и осени. Ни на коньках, ни на лыжах.
— Что ж ты, ничего хорошего о своем родном городе сказать не можешь?
Захаров улыбнулся по-доброму, без обычной иронии.
— Да это же так, воркотня. А вообще-то я его люблю. Ему во время войны ох досталось — весь центр был разрушен боями, бомбежками и немецкими подрывниками. Заводы частично вывезли в тыл, частично взорвали. А через четыре года после войны — смотри — все работают на полную мощность. Цеха новые построили, крупный автозавод, металлургический институт. Только что восстановлен третий трамвайный маршрут. Ну, водопровод, канализация — это сдают каждый месяц по километру — полтора. Я его изучил, можно сказать, вдоль и поперек, а иногда выйду на какую-нибудь улицу — и не узнаю. Да вот хотя бы в центре. Там до войны гастроном занимал целый квартал — огромное такое четырехэтажное здание, все в рекламе вечером, в огнях, — в общем, гордость наша и краса. Немцы спалили его при отступлении. Сразу — как гигантская черная яма посреди города! А сейчас на этом месте жилой дом для металлургов отгрохали. Первый этаж — магазины: продуктовый, ткани, обувь. И кафе есть. Не была? И так на любой улице — что-нибудь построено или восстановлено. Я вот как-нибудь устрою тебе экскурсию. Уверен, ты тоже станешь патриотом Днепровска… Ну, а коньки и лыжи… Тут уж ничего не попишешь — юг. Правда, каток зимой временами работает, но я не люблю кататься, когда со всех сторон подпирают. Мне подавай простор, разбег!.. А у тебя, Марий, есть увлечения?
Манюшка рассмеялась.
— Есть. Но ты не поверишь…
— Хм… Уже интересно! Что ж это может быть? В куклы любишь играть на старости лет? Или коллекционируешь прыщи на чужих подбородках?
— Еще глупее. Мое увлечение — учеба.
— Н-ну-у, Марий… Кто поверит в такой хвыномен?
— Правда-правда. Началось это еще в первом классе. Как-то я совершенно неожиданно получила пятерку по арифметике. И после этого как будто зуд какой внутренний открылся: еще, еще пятерочку. И понимаешь, какая-то страсть к учебникам: а что там дальше? а дальше? Каждую свободную минуту на учебу тратила. К середине учебного года мне уже с первачками нечего было делать. Учительница стала заниматься со мной особо. А весной перевели сразу в третий класс. Потом все еще раз повторилось. Я закончила третий, мы переехали в Залесье, в Западную Украину, и тут я пошла сразу в пятый класс. А этим летом за восьмой сдала. В общем, мало того, что наверстала два года, в войну потерянных, но и вперед прыгнула. И вот результат: мне четырнадцать с хвостиком, а я с вами, великовозрастными, в одном строю.
Толик почесал в затылке.
— Ну, ты меня сразила… Только знаешь что? Не признавайся больше никому. Твое увлечение настолько уникально, что его можно принять за болезнь. Что-то вроде клептомании или шизофрении.
— Ты-то, надеюсь, не разболтаешь?
— Я — могила.
Помолчали. Потом Манюшка со вздохом произнесла:
— Когда же обед? Под ложечкой уже сосет.
У Захарова сморщился нос — верный признак того, что собрался иронизировать.
— Э, Марий, это не по-нашенски. Ни голод, ни холод, ни стихии для спеца не существуют.