Тропинки в волшебный мир

Подгорнов Василий Михайлович

— Ты, дед, так рассказываешь, что можно подумать, будто сам все это видел. Ловко подвернул! — сказал, улыбаясь, Михаил Ефимович.

— А думаешь, не видел? — обиделся Яков Васильевич. — Лопни мои глазыньки, видел, вот как вас, чумазых чертей, сейчас вижу.

— И не стыдно тебе, старому лешему, на молоденьких девок зенки свои поганые пялить? — вмешалась повариха. — Чай, грешно, поди, на старости-то лет?

— Грешно, грешно, — распылился дед Ухватов. — На красоту-то взглянуть никогда не грех, хоть и старому. Она, красота-то, сердце радует да тревожит. Ты вот, Марья, хотя и пожилой человек, а тоже

все с молодыми заигрываешь. К примеру, на меня, старика, даже не взглянешь никогда, а говоришь — грешно.

— А какой толк с тобой заигрывать-то? Был бы хоть немного помоложе, лет так на пятьдесят. А то так себе, труха.

— Я те дам труха! — обиделся дед. — Я еще кое в чем и молодым нос утру, Знаешь небось поговорку, что старый конь борозды не теряет.

— Знаем, Яков Васильевич, слыхали. Только другое скажу. Терять-то, верно, не потеряет, но и не пропашет как следует. И это тоже знаем».

Над станом разразился неимоверный хохот, который, как потом рассказывали, был слышен даже в селе, Смеялись до слез. Едва смех начинал стихать, как снова вспыхивал еще сильнее.

— Ай да Марья! — сквозь смех кричали трактористы. — Вот ловко! Так его, старого черта, чтобы знал, как на молоденьких девок глаза пялить!

Смеялись до тех пор, пока Митька Горюн не окрикнул: — Довольно ржать-то, лошади! Уха готова, налетай! Но и за ухой еще долго смеялись трактористы.

В этот вечер в правлении колхоза собрались коммунисты и колхозный актив. Засиделись до третьих петухов. Обсуждали телефонограмму райкома партии и райсельхозинспекции о перекрестном севе всего ярового клина, В конце концов все пришли к единому выводу, что перспектива хотя и заманчива, но в данных условиях почти невыполнима: не хватит сеялок Решили начать сев только перекрестным и узкорядным способами. Решение вынесли, но в душе каждый чувствовал, что больше половины клина придется засевать обычным, широкорядным, иначе сев затянется.

— Как бы там ни было, — сказал в заключение Петр Кузьмич, — а установку района мы нарушать не имеем права, да и дельная она. Начнем перекрестным, а там видно будет. А в районе посмотрят, как пойдет дело с севом. Эту установку они еще могут сменить. Затяжки в севе район не допустит, а сеялок не только у нас, везде маловато.

В связи с новой установкой пришлось заново пересмотреть составленный ранее график сева, уплотнить его до минимума.

Утром Митька вышел из дома еще затемно; нужно было до работы проверить верши и переставить их на новое место. Правда, мать разбудила Митьку пораньше, чтобы он поправил за двором изгородь, упавшую за зиму, но Горюну было не до того.

— Вечерком налажу! — крикнул он матери и бойко зашагал к реке.

Вода за ночь заметно прибыла, и до лодки пришлось добираться по колено в ледяной воде. Митька торопливо вычерпал банным ковшом из лодки насочившуюся за ночь воду, выбрал цепь и медленно поплыл вниз по реке, держась берега.

Было тихо. Вода в полоях лежала не шелохнувшись, словно застыла, только на самой середине река бурлила, набивая желтую пену, будто свивала из темной воды бесконечно длинную веревку. Небо на востоке стало зеленеть. Одна за другой гасли звезды.

Первая верша стояла в кустах ольшаника, затопленных полой водой. Митька выдернул кол, вытянул за него вершу, В прутяной ловушке бойко

забилась рыба — три щучки и с десяток серебристых красноперок. «Хороша рыбка!» — улыбнулся Митька, вытряхивая рыбу в ведро. Вершу он переставил ближе к берегу: вода прибыла, а рыба выйдет кормиться на отмели.

По реке курчавился туман. Легкий, едва заметный у самой воды, он, чуть оторвавшись от нее, густел, скапливался и медленно расползался по прибрежным кустам ивняка и ольшаника, затопляя собой берег, как половодьем, сближая и обесформливая все. В лесу на все лады распевали птицы.

Лодка шла медленно. Митька не греб, а только чуть пошевеливал кормовым веслом, словно боялся нарушить эту тишину и спокойствие, а взмахом весел сорвать с красавицы реки утреннее вуалевое покрывало, сотканное туманом. Природа нежилась.

Вдруг у самого берега с громким хлопаньем сорвался кряковой селезень и, не забираясь высоко, быстро скрылся за поворотом реки в тумане.

Птица была кем-то вспугнута. Митька посмотрел на берег и заметил, как там быстро метнулись три тени, и одна за другой с плеском бросились в воду. Это были какие-то зверьки величиной с дворовую собаку, а какие — Митька не успел определить. Зверьки показали из воды головы, пронзительно свистнули и скрылись под водой. На поверхности обозначились три узенькие дорожки из пузырьков — следы плывших под водой зверьков. «Что за чудеса? — недоумевал Митька. — Неужели водяные крысы. Не должно, великоваты для крыс. Может, выхухоли? Вряд ли. Может, бобры откуда забрели?»

Митька заметил, что одна дорожка пузырьков прошла прямо в кусты, где стояла одна из его верш. Он подъехал. Кол, к которому была прикреплена верша, чуть вздрагивал. «Или же сом ввалился, или эта холера перегрызает прутья, чтобы сожрать рыбу», — подумал Митька и стал осторожно поднимать снасть в лодку. Верша оказалась тяжелее других, и Митька обрадовался. «Наверное, сом!», — но едва верша показалась из воды, как в ней раздался резкий сусличий свист. Было похоже, что свист начался еще там, под водой, но был заглушён толщей воды и теперь вырвался на поверхность.

Митька оторопел и от испуга чуть не уронил вершу обратно в воду. В верше сидел один из тех зверьков, которых он только что видел на берегу. «Выдренок! Вот те раз!» Митька от удивления даже сам присвистнул. Выдренок был смел и тянулся к нему сквозь решетку верши. Темно-коричневая шерстка его была гладкая и блестящая. Большие навыкате глаза с любопытством разглядывали Митьку. Сердце рыбака радостно забилось. Живой выдренок стоил дорого, и в глазах Горюна уже стояло новенькое двуствольное ружье — бескурковая ижевка, которое он купит на вырученные деньги. «Эх, не пустят ведь сейчас в город — сев! — с сожалением подумал Митька и решил: — Подержу недельки две в избе, а после посевной свезу».

Туман густел. На востоке занималась заря, и вода от нее стала розовой. Митька торопливо досмотрел оставшиеся верши, кое-как расставил их и быстро поехал к дому. Выдренка он так и принес прямо в верше домой, боясь, как бы ловкий зверек не вырвался.

Мать доила во дворе корову. Митька, прошмыгнув в избу, поставил на пол вершу и задумался: «Куда же посадить его? Чего мудреного, и сбежит».

Вошла мать.

— Ну, как улов, Митрий? — спросила она, ставя на лавку подойник с молоком.