Тростник под ветром
Шрифт:
Консервативный радикал, умеренный социалист и христианин по религиозным убеждениям, господин Тэцу Катаяма спокойно, с невозмутимым лицом выслушал Иосидзо Кусуми. Потом простым, как у крестьянина, говором ответил:
— Весьма польщены вашим предложением, весьма, весьма польщены, но социалистическая партия уже полностью завершила подготовку к выборам, и поэтому, к сожалению, вы опоздали. Все кандидатуры от нашей партии уже окончательно определены, по второму участку в Токио список кандидатов тоже уже полностью утвержден, так что на этот раз, к несчастью, ничем не могу вам помочь.
Кусуми предвидел возможность отказа. Он ответил, что намерен внести в фонд партии двести тысяч иен и поэтому просит обязательно внести фамилию Хиросэ в список кандидатов
— Мы очень благодарны за ваше намерение, но, поскольку все уже решено, сделать что-либо, к сожалению, никак не представляется возможным... Может быть, на следующих выборах вы сможете участвовать вместе с нами... Весьма сожалею...— голос у него был невнятный, вид смиренный, но тем не менее в его словах чувствовалась столь непоколебимая твердость, что даже такому наглецу, как Кусуми, стало ясно, что дальнейший разговор на эту тему продолжать бесполезно.
«Ну что ж, попробуем позондировать почву в либеральной партии Хатояма,— думал Кусуми, спускаясь по полутемной лестнице.— Главное — заручиться солидной вывеской, тогда всего можно добиться. В настоящий момент у либеральной партии неважная репутация, но, как бы то ни было, это партия старая, пользующаяся известностью, и поэтому, несомненно, обладает определенным влиянием. Ну, а если и там сорвется, что ж, тогда Хиросэ будет баллотироваться как беспартийный. Очень возможно, что интеллигенция, населяющая район Ямонотэ, вопреки ожиданиям, предпочтет отдать свои голоса беспартийным...»
В голове у Кусуми роились очередные планы: необходимо подкупить лавочников из торговых рядов, отстроенных на пожарищах в кварталах Сиба и Синдзюку, руководителей профсоюза печатников (ведь Хиросэ был связан с типографским делом и, следовательно, имел отношение к печатникам!), нужно задобрить бедноту, раздав немного продовольствия под видом помощи жертвам войны... Одним словом, он считал, что ради депутатского мандата можно пойти на все.
На кипевших оживлением улицах, на привокзальной площади — повсюду виднелись плакаты, призывавшие на митинги, посвященные текущему моменту. Предвыборная кампания была в разгаре.
Однажды вечером, когда Хиросэ, вернувшись домой, сидел с Кусуми за чашечкой сакэ, из каморки Ивамото в глубине дома неожиданно послышался детский плач. Плакал грудной младенец. Служанка в ответ на вопрос Хиросэ пояснила:
— Сегодня вечером изволила приехать супруга господина Ивамото.
Вскоре явился и сам Ивамото и представил Хиросэ свою жену. Госпожа Ивамото оказалась пухленькой белолицей женщиной, не старше тридцати лет, с рыжеватым отливом волос и множеством веснушек вокруг носа, очень миловидной и очень словоохотливой.
— Позвольте представиться... Я — жена Ивамото. Прошу любить и жаловать. С моей стороны, в высшей степени бесцеремонно так неожиданно нагрянуть к вам в дом... Но что же мне оставалось делать? Муж как уехал в Токио, словно в воду канул. Родители из милости приютили меня, но с Тайваня вернулся брат с семьей, и мне просто некуда стало деваться. Нет, честное слово, ведь на Ивамото совершенно нельзя положиться,— наверное, второго такого беспечного человека на свете не сыщешь! С. тех самых пор как война кончилась, в кармане у него ни гроша, а он и в ус не дует! Вот и сегодня спрашивает меня: «Зачем приехала?» Да ведь он же мне ни сэны 8 не посылал, а может ли жена с ребенком прожить при такой инфляции, как теперь,— об этом он не тревожится! Уж, верно, если бы подумал, так самбы уразумел... Ах, но какой же у вас дом прекрасный! Замечательный! И потом, я слышала, вы скоро будете... как это называется?.,
— У вас, кажется, есть ребенок?
— Ах да... Сперва я думала оставить его у родителей, но потом решила взять с собой. Ведь это ребенок Ивамото, значит Ивамото обязан, что-нибудь для нас сделать.., Хиросэ громко рассмеялся.
— Какие же у вас планы?
— У меня? На Ивамото мне рассчитывать не приходится, буду искать работу. Токио — город большой, что-нибудь подыщу, была бы только охота. А как только начну работать, раз и навсегда с ним расстанусь!
— С кем, с Ивамбто-куном?
— Конечно! Да ведь с ним пропадешь, право! Вы же знаете, военных никуда не принимают па службу... Что за смысл оставаться с таким человеком? Так жизнь не наладишь. Япония теперь мирное государство, военные никому не нужны. Преподавать в институте ему больше уж не позволят. Хоть бы вы наняли его в слуги, что ли... Нет, серьезно, сколько лет я терпела, все ждала — может, дальше будет легче, может хоть что-нибудь хорошее будет в жизни... И вот пожалуйте! Начисто просчиталась. Мне тоже хочется пожить теперь немного свободнее. Я работала раньше на пишущей машинке, знаю английский шрифт, хочу подыскать себе работу такого сорта. У Хиросэ-сана нет знакомых среди американских военных?
Ивамото сидел рядом с таким видом, словно весь этот разговор не имел к нему ни малейшего отношения, и чертил иероглифы на золе, нагоревшей в жаровне.
Хиросэ предложил гостье сакэ. Оказалось, что госпожа Ивамото вовсе не прочь выпить чашечку-другую. Пальцы, которыми она держала чашечку, были белые, гибкие, руки пухлые, как у ребенка. Когда она села, под кимоно обозначились полные, округлые ноги, и вся она была округлая, полная.
— Ну, а каковы, вообще говоря, твои планы?—спросил Хиросэ у Ивамото, обращаясь к нему совершенно тем тоном, каким начальник разговаривает с подчиненным.
Ивамото неопределенно улыбнулся:
— Да знаешь, перед нынешним раскрепощением женщины я, честное слово, пасую...
— И правильно, так оно и должно быть! Мы, женщины, тоже стали теперь свободны! Правда ведь, господин директор? После нынешних выборов даже женщины смогут стать депутатами, потому что всем теперь даны равные права. Зато мы будем работать — вот хотя бы я, например,— потому что, пока живешь на средства мужа, как ни бейся, а равноправной не станешь!
Все, что она говорила, звучало вполне обоснованно и резонно, но вместе с тем в ней чувствовалась какая-то внутренняя распущенность, что-то, не позволявшее думать о ней как о порядочной женщине. Хиросэ внезапно охватило своеобразное искушение. Похоже, что госпожа Ивамото умела утешиться в своем одиночестве в те долгие годы, что Ивамото провел на фронте. Хиросэ интуитивно почувствовал, что эта женщина знала не только своего мужа, но и других мужчин — и, пожалуй, многих. В Асако Ивамото не чувствовалось той своеобразной преграды, своего рода оболочки, которая бывает свойственна порядочным женщинам. Она говорила о свободе, о равноправии женщин, но эти ее слова звучали всего лишь как монолог самозащиты, который она произносила в попытке как-нибудь оправдать перед собственной совестью тайный опыт прошлого. Или, если угодно, это была своего рода самооборона, в которой она нуждалась уже теперь для оправдания тех поступков, которые намеревалась совершить в будущем... С точки зрения мужчины, все это внушало уверенность, что Асако Ивамото — доступная женщина. По крайней мере узы, связывающие ее с мужем, как видно, очень слабы. Лицо у нее неглупое, но в нем не хватает чего-то главного. Она производила впечатление человека, способного пристать к любому берегу, куда прибьют ее волны. Улыбаясь своей победной улыбкой,. Хиросэ пристально рассматривал гостью.