Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

В марте были заморожены сбережения в банках. Каждая семья имела право получить не более пятисот иен в месяц новыми деньгами, из среднего расчета по сто иен на одного члена семьи. Других наличных денег взять было неоткуда. Денег, которые удавалось выручить за проданную одежду, едва хватало на то, чтобы как-нибудь прокормиться.

— А от мужа известия получаете?

Иоко с горькой улыбкой отрицательно покачала головой.

— Неужели нет?

— Ничего нет. Может быть, он убит. Я уже перестала надеяться. Иногда мне и самой хочется умереть. Не будь ребенка, я и работать смогла бы, и умереть была бы вольна... Я понимаю, дитя ни в чем не повинно, а только нет сил больше так

жить — слишком уж тяжело... Хотелось бы предложить вам чашечку чая, но чая у нас тоже нет...

— Что вы, не надо, зачем... Но мне от души жаль вас, право...

— А как вы живете, Огата-сан?

— Я-то? Я давно уже превратилась в бродягу, так что мне все нипочем. Живу сносно, если только не задумываться о будущем.

— Много заняты по работе?

— Когда занята, а когда и свободна, бывает по-всякому... Ну да это не важно. Вот что, Кодама-сан, какая у меня удивительная встреча была на днях! Угадайте, с кем!

— Право, не знаю...

— Нет, попробуйте угадать... С Хиросэ-сан, да! Помните? Тот, который лежал в Главном госпитале... Ну, еще ногу ему оперировали...

— А-а, он...— кивнула Иоко.

Ей стало как-то не по себе. Внезапно ей пришло в голову, что Такэко Огата неспроста явилась к ней сегодня с визитом.

— Сейчас у него целая вилла в Тадзоно-тёбу, и какая великолепная! Он уже тогда, кажется, жил один, без жены. А сейчас они окончательно разошлись, и он все еще не женился, по-прежнему один. Директор... да не в одном месте, а по крайней мере в трех, четырех... Иначе чем в машине из дома не выезжает. Две служанки, и даже секретарь... Удивительно симпатичный, славный он человек! И, насколько я могу судить, кажется совершенно здоров. Оперированная нога нисколько ему не мешает...

— Вот как...

— В нынешние тяжелые времена бывают же счастливцы на свете! Прямо диву даешься! Рис—белый, как снег, а что рыбы, что мяса!.. Торговцы сами приносят на дом сколько угодно. Ходить или ездить куда-нибудь за продуктами в этом доме и в голову никому не приходит. Стоит только иметь деньги — и все что угодно можно достать... Сакэ ему тоже привозят из провинции, да не маленькими, а большими бутылками. А тканей— и шерстяных, и простых — шкафы ломятся, честное слово! Хотела бы я, чтобы вы посмотрели...

Огата-сан расхваливала Хиросэ и его дом, как будто хвасталась собственным имуществом, но Иоко молчала. Одна мысль, что на свете существуют такие люди, была ей неприятна. Раньше, когда кругом шла обычная, мирная жизнь, она не очень близко принимала к сердцу неравенство, существовавшее в обществе, но теперь, когда почва с каждым днем уходила у нее из-под ног, несправедливость и контрасты между нищетой и богатством больно ранили душу. Эта несправедливость и контрасты были особенно вопиющими в послевоенной Японии. Иоко почувствовала, как в душе ее поднимается гнев, словно Дзюдзиро Хиросэ явился новым доказательством этой несправедливости. Но Огата-сан, не понимая ее настроения, продолжала:

— Послушайте, отчего бы вам не встретиться с ним разок? Мы можем пойти вместе...

Не отвечая, Иоко отрицательно покачала головой.

— Ну полно, тут вовсе нечего стесняться. Поговорим, вспомним старое, и пусть он нас угостит хорошенько. Да вот недавно случайно зашла о вас речь, и Хиросэ-сан сам сказал, что хотел бы вас повидать. Так что это вполне удобно...

— Нет, не хочу. Никаких дел к нему у меня нет, значит и ходить туда незачем. Да и некогда мне,— резко отрезала Иоко. Ей неприятно было даже разговаривать на эту тему. Меньше всего" собиралась она идти в гости и угощаться у одного из этих новоявленных толстосумов, которые купаются в роскоши, не обращая ни малейшего внимания

на царящую кругом нищету. Она знала, что Хиросэ выставлял свою кандидатуру на выборах. И хорошо, что он провалился: что стало бы с Японией, если бы, подкупив власть имущих и надев личину «представителей народа», подобные ему люди стали бы заправлять страной! Чем больше она размышляла, тем больший гнев вызывал в ее душе образ Хиросэ. И в то же время ее терзало смертельно горькое раскаяние в ошибке, которую она совершила когда-то. И, наконец, как логическое следствие всех этих переживаний, злоба поднималась в душе даже при виде Такэко Огата, явившейся по поручению этого ненавистного ей человека.

— Большое спасибо за внимание, но я не собираюсь с ним встречаться. Так и скажите. И потом, мне очень не хотелось бы, чтобы о моей жизни судили посторонние. Пожалуйста, ничего обо мне не рассказывайте...—В постаревшем, до неузнаваемости изменившемся лице Иоко вдруг мелькнуло то твердое, непреклонное выражение, которое бывало у нее когда-то. Заметив это, сестра Огата решила про себя, что затея не удалась и нужно кончать этот разговор.

В тот же вечер, несмотря на запрещение Иоко, Такэко Огата выложила перед Хиросэ всю подноготную жизни семьи Кодама, в подробностях описав положение семьи и дела самой Иоко.

— Бедняжка! Она все еще хороша, но так постарела! Видно, очень уж тяжело ей приходится. И все-таки она не сдается, тянет одна всю семью — ребенка, больного отца, старуху мать... Ведь она женщина с характером. Надеется, наверное, на возвращение мужа. Он у нее в Сибири, один бог знает, вернется ли... На ее месте я давно оформила бы развод и вышла еще раз замуж, честное слово!

Хиросэ слушал молча, с чашкой в руке, опираясь локтем на дорогой полированный стол. Его цветущее лицо, слегка разрумянившееся от сакэ, выглядело еще более моложавым и энергичным. Хиросэ приобрел внушительную осанку, как и подобало солидному, деловому человеку, так что даже сестре Огата подчас было трудно поверить, что перед ней тот самый фельдфебель Хиросэ, которого она знала когда-то. На нем было легкое кимоно, наброшенное прямо на голое тело, в распахнутом вороте виднелась грудь, заросшая волосами. Эта могучая грудь, казалось, олицетворяла собой непоколебимую силу уверенного в себе мужчины.

Выговорив все, что только можно было сказать, Такэко Огата наконец перевела дух, и Хиросэ, словно он только и ждал этой паузы, повернулся к ней, с решительным видом поставив на стол чашечку с сакэ.

— Послушай, вот что... Так ты говоришь, муж у нее в Сибири, и неизвестно, когда вернется? И все надежды у нее на его возвращение? Так вот, на том условии, что это будет продолжаться только до его возвращения, я, пожалуй, готов позаботиться о Кодама-сан. Я думаю, на три тысячи иен в месяц она сумеет прожить. А я могу считать, что просто бросил эти деньги на ветер, и дело с концом. И никаких других условий я ей не ставлю. Вернется муж — с того же дня я снимаю с себя все заботы. По-моему, ее должны устроить такие условия. Ну а если он не вернется... Тогда и подумаем, как быть дальше. Дело простое. Мне кажется, для нее это лучший выход из положения.

— Еще бы, конечно блестящий выход! Право слово!— сказала Такэко Огата.

— Так вот, завтра сходи к ней еще раз и передай мое решение. Заодно отдашь ей три тысячи иен за этот месяц. Да захвати с собой несколько килограммов риса, ну и фрукты или что там требуется для больного... Не думаю, чтобы она отказалась, но женщина она все же довольно капризная... В случае если не захочет взять, ты скажи, что в дальнейшем пусть не берет, но то, что ты принесла в этот раз, пусть непременно оставит. Немного риса будет ей кстати.