Троя
Шрифт:
— Суждено! Твои рассуждения попахивают обреченностью кальвинизма, — заметил мужчина, перешагивая приземистый кустик высохшего коралла.
Дорога шла до сих пор на удивление гладко: над редкими расщелинами в океаническом дне тянулись металлические мосты; горные и коралловые хребты были прорезаны прямыми, как лазерные лучи, туннелями; плавные спуски, подъемы, железные тросы, натянутые для удобства путников в самых крутых местах, — вот и весь путь. Харману даже не приходилось глядеть себе под ноги. Правда, при скудном вечернем свете он все равно бы много не рассмотрел.
Мойра
— В небесах есть и другие лазареты.
— Тебе сказал об этом Просперо.
— Да, но до меня только что дошло: значит, нам, людям старого образца, не обязательно умирать или возрождать медицину с нуля. Наверху полно целебных баков.
— Ну да, конечно. «Посты» собирались разводить вас миллионами. На орбитальных островах экваториального и полярного колец еще много лазаретов, это же ясно как день.
— Ясно, да, — ответил супруг Ады. — Однако не забывай, что имеешь дело с человеком, у которого смекалки как у новорожденного младенца.
— Не забуду, — заверила его собеседница.
— Кстати, я до сих пор не знаю их точного местоположения, — сказал мужчина. — Покажешь мне лазареты?
— Вот потушим костер на привале, — сухо проронила Мойра, — тогда и покажу.
— Нет, я имел в виду звездную карту.
— Хочешь сказать, у тебя с собой карта, мой юный Прометей? Ты и их тоже ел и пил в Тадже?
— Нет, — признался Харман. — Но ты могла бы нарисовать одну, с координатами и со всеми подробностями.
— Едва успел родиться вновь и уже мечтаешь о вечной жизни, мой Прометей?
«Разве?» — удивился человек. А потом вспомнил, о чем он думал, прежде чем заговорить о других лазаретах на кольцах «постов»: о судьбе своей беременной, израненной Ады.
— Почему все доступные нам по факсу целебные баки размещались на острове мага? — полюбопытствовал мужчина.
И тут же сам догадался почему. Мелькнувший ответ походил на воспоминание о ночном кошмаре.
— Просперо устроил так, чтобы удобнее было кормить заключенного Калибана, — промолвила Мойра.
У Хармана скрутило желудок. Отчасти причиной тому было раскаяние за всякую дружелюбную или снисходительную мысль по отношению к аватаре биосферы. Но главным образом внезапную тошноту вызвал жуткий голод: перед рассветом путник слегка пожевал съедобную плитку и с той поры не брал в рот маковой росинки. Вот уже несколько часов он даже не пил из гидратора.
— А почему ты остановилась? — поинтересовался мужчина у постженщины.
— Стемнело, дальше идти нельзя, — пояснила та. — Давай-ка разложим костер, поджарим на прутьях маршмаллоу [103] и толстые сосиски, вспомним походные песни… Потом уже можешь прикорнуть и погрезить о бессмертии, светлом будущем и баках с голубыми червями.
— Знаешь, — сообщил Харман, — иногда ты страшно похожа на здоровенную занозу в заднице.
Мойра наконец улыбнулась. Ее улыбка, словно у Чеширского Кота, чуть ли не отдельно парила
103
Маршмаллоу — суфле из алтея (круглые мягкие конфеты), первоначально делалось из корня алтея.
— Когда мои бесчисленные сестры были здесь, когда они еще не сбежали, чтобы стать божествами — в основном мужского рода, что лично я расценила как унижение, — помню, они говорили мне то же самое. А теперь доставай сухие дрова и водоросли, которые мы собрали за день, и начинай разводить огонь… Вот и умница, «старомодный».
69
«Мамочка! Мамууууля! Мне очень страшно. Здесь так темно и холодно. Мамочка! Помоги мне выбраться. Мамуля, пожалуйста!»
Ада проснулась. Она проспала не более часа. Стояло морозное раннее утро. Детский голосок шарил по ее разуму, будто студеная чужая рука под одеждой.
«Мама, пожалуйста. Мне здесь не нравится. Тут холодно и темно. И я не могу выбраться. Камни очень тяжелые. Кушать хочется. Мамочка, помоги, выпусти меня. Маммааааа!»
Утомленная до предела, она все же заставила себя вылезти из-под нагретых собственным телом покрывал. Колонисты — на двенадцатый день после возвращения на пепелище Ардиса их оставалось сорок восемь — выстроили палатки, натянув уцелевшее полотно. Один из таких навесов хозяйка разоренного имения делила с еще четырьмя женщинами. Несколько шатких палаток, самое первое укрытие и колодец располагались неподалеку от порушенных руин Ардис-холла и были окружены возведенным заново частоколом из заостренных бревен. Поселение занимало площадь примерно двухсот футов диаметром.
«Мамочкаааа… быстрее, мамочка…»
Голос не унимался, и хотя днем супруга Хармана приучила себя не обращать на него внимания, спать он мешал. А уж этой ночью — точнее, в сумеречный предрассветный час, — все стало просто невыносимо.
Ада надела брюки, толстый свитер, обулась и, стараясь двигаться как можно тише, дабы не разбудить Эллу и прочих, вышла наружу. Как всегда, у главного костра кто-то бодрствовал, и по периметру нового частокола стояли дозорные. Однако женщина смотрела во тьму, сквозь безлюдное пространство, туда, где скрывалась Яма.
Тяжелые непроглядные тучи занавесили звезды и кольца; в воздухе пахло надвигающейся метелью. Ада с большой осторожностью пошла вперед. Главное — не наступить на своего товарища из тех, что предпочли ночевать под открытым небом, пошив себе теплые одеяла и спальные мешки. Шел всего лишь пятый месяц беременности, а будущая мать уже чувствовала себя толстой и неуклюжей.
«Маммаааааааааа!»
Как же она ненавидела этот голос! Нося под сердцем настоящее дитя, очень трудно было терпеть умоляющий, жалобный писк «подкидыша эльфов», долетающий из Ямы, пусть даже в виде мысленного эхо. Женщина только надеялась, что проклятый телепат не сумеет повредить развитию нервной системы ее малыша. Горячо надеялась.